Вернее, приехали.
Перед воротами кладбища зияла воронка от прилета. Вокруг — крошево асфальта, искореженные прутья ограды. Ворота распахнуты, одна створка на честном слове держится. Я припарковался справа, метрах в пяти. Надеюсь, никто в мою машину не въедет — основная парковка слева. Там скучал монументальный черный Land Cruiser, за ним парой сирот жались помятая KIA и зеленый «Опель».
— Моих еще нет, — буркнул дядя Миша. — К десяти подъедут.
Мы выбрались из машины.
С утра весна решила показать, кто в городе хозяин. Вымела небо от туч, надраила солнце — хоть темные очки надевай. Зажурчала первыми ручейками, расчертила асфальт тенями: длинными, четкими. Мне тепло-холод без разницы, а по Валерке видно — потеплело. Куртку расстегнул, шапку в карман сунул…
— Едут! Вот они!
К кладбищу подрулила бежевая «шестерка».
— Валера, пошли! — скомандовал дядя Миша. — Давай за мной!
И рванул в глубь кладбища. Валерка с трудом за ним поспевал, стараясь не переходить на бег. Кладбище все-таки, не стадион.
Мы с дамами последовали за ними. Шли не торопясь, задержались там, где полоскались на ветру сине-желтые флаги — здесь лежали те, кто погиб на фронте. Постояли, помолчали; высмотрели, где сейчас дядя Миша с парнем, двинулись туда.
Когда мы подошли, Валерка уже положил подарок на скромную плиту под невысоким — мне по колено — обелиском. На отретушированной фотографии дядя Миша выглядел заметно моложе. Лакированный, прилизанный, в костюме и при галстуке, он мало походил на себя нынешнего. Думаю, он и при жизни таким не был. Разве что в шестьдесят лет, когда фото в паспорте менял.
— Спасибо, Валера! Выручил.
— Всегда пожалуйста, дядя Миша. Если что, обращайтесь. Я пойду, да? Не буду вам мешать.
— Подожди, — вмешался я, — я тебя обратно подвезу.
— Спасибо, не надо. Тут маршрутка ходит.
Похоже, на кладбище ему было не по себе.
— Ну бывай, — я решил не настаивать. — Заходи в гости, ключи у тебя есть.
— Ага!
Его куртка мелькнула среди могил, исчезла.
— Идут! Мои идут!
Дядя Миша торопливо отошел шагов на двадцать от могилы; отвернулся. Мы тоже отошли, но не так далеко. Я видел, чувствовал: дядю Мишу подмывает повернуться, взглянуть, но он держится.
Так, вот и родичи.
Молодая женщина в пуховике, с младенцем на руках. Валя, дочь. Младенец был тщательно упакован в «конверт»; молчал, должно быть, спал. Долговязый парень в черной куртке с оттопыренными карманами — надо понимать, зять Коля. Пожилая женщина в пальто и вязаном берете. Лицо строгое, глаза сухие: жена. Язык не поворачивался сказать: вдова. Какой-то невзрачный субъект во всем сером: пальто, брюки, шляпа…
Ага, шляпу снял. Молодец.
— Мама, что это?
Валя отдала ребенка матери. Шагнула к могильной плите, присела, взяла то, что Валерка положил на плиту. Конверт с фиолетовой надписью «$600» был придавлен гаечным ключом. Обычным гаечным ключом десять на тринадцать, ходовым инструментом у автомобилистов. Старым, потертым…
С той стороны, где у ключа «тринадцать», была выцарапана буква «М». Миша, значит. Чтобы не упёрли — ну и чтобы с чужим не перепутать.
— Папа! — ахнула Валя. — Папа, родной!
И дядя Миша не выдержал: обернулся.
Отвернись, едва не заорал я. Что ты делаешь, дурак?! Слова застряли в глотке. Наташа сорвалась было с места — броситься вперед, заслонить, встать между дядей Мишей и его семьей! — но Эсфирь Лазаревна крепко взяла ее под руку, не позволив.
Валя плакала и смеялась. Коля обнял жену одной рукой, а другой взял под локоток тещу — чтобы не упала, если что. Это он зря, с младенцем в обнимку бабушка не упала бы и в лютый ураган. Они стояли, смотрели на опустевшую плиту, на конверт, гаечный ключ; позади сиротливо горбился родственник в сером…
Дядя Миша тоже смотрел на них. Не знаю только, видел или нет. На скулах его вспухли желваки; по лбу, по щекам катились крупные капли пота. Дядя Миша держался, как мог, упирался, дрался насмерть, из последних сил с тем, что тащило его прочь отсюда, в даль далекую. Я чуял, какой дикой, неукротимой волной накрывает его, влечет на глубину, на дно, или в небо, или еще куда — какая разница, все туда уйдем, тогда и узнаем.
Кажется, Валя что-то сказала — я не разобрал. Зять смахнул с плиты мелкий сор, положил букет желтых тюльпанов. Я и не увидел цветы поначалу, а они у них были. Валя неловко смахнула слезы, едва не оцарапалась ключом: буква «М», десять на тринадцать. Конверт обронила, не заметила, а в ключ вцепилась, как я не знаю во что.
Родственник подобрал конверт, сунул ей в карман пуховика.