Мы провожали их взглядами до кладбищенских ворот. И лишь потом рискнули посмотреть на дядю Мишу. Он стоял под голым, черным от влаги деревом. Тяжело отдуваясь, переводил дух, утирал пот со лба. Таким живым я его еще никогда не видел.
— Врёшь, не возьмёшь! — выдохнул он, ухмыляясь. — Думали, ушел Михаил Яковлевич? Бросил вас, бедолаг, на произвол судьбы? Никуда Михаил Яковлевич не ушел, не дождетесь! У нас работы — вагон и маленькая тележка…
К нам бежал зять Коля. Ну не к нам, к могиле.
— Тормоз! — бормотал он на ходу. — Чуть не забыл…
Из правого кармана зять извлек чекушку водки, из левого — граненый стакан и ломоть черного хлеба, завернутый в белую тряпицу. Скрутил пробку, набулькал полстакана, поставил на плиту. Накрыл хлебом. Хотел отхлебнуть из початой чекушки; передумал. Поставил бутылку рядом со стаканом — и, не оглядываясь, быстро зашагал прочь.
Нет, оглянулся все-таки. Нас, что ли, увидел?
…Всё, ушёл.
На негнущихся ногах дядя Миша приблизился к могиле. К своей могиле. Взял стакан — взял! — и, не веря, долго на него смотрел. Снял хлеб, понюхал водку. И еще раз, широко раздувая крылья пористого носа. Изменился в лице, задрожал всем телом.
Выдохнул, готовясь осушить стакан до дна. Замер, не донеся его до губ.
Обернулся к нам:
— Фира, Наташа, стакан вам. А мы с Ромкой по-простому, из горла̀.
Он взял чекушку:
— Ну что, будем?
Март 2023
История четвертая
Джульетта
Взрывы были едва слышны.
Окажись шум города самую чуточку громче, насыщенней и прожорливей, он съел бы эти далекие взрывы без остатка. Да и так никто не обращал на подозрительный шум внимания, торопясь по делам или гуляя с детьми. Каналы и чаты уже отзвонились успокоительным благовестом:
«Друзья, в области начались тренировки, без паники! Сегодня наши воины оттачивают умения стрельбы из тяжелого и стрелкового оружия. Эхо с полигонов может доноситься в город, поэтому если вы слышите какие-то бахи, не паникуйте, всё под контролем. В случае какой-либо опасности мы сообщим.
P.S. Также возможны работы саперов (учения)».
Весна, невпопад подумал я. Перезимовали.
В ноябре, помню, все боялись подступающей зимы. Я говорю о гражданских, мирняке, кто не уехал за кордон; фронт — дело особое. Одни бодрились, другие впадали в депрессию, третьи кипели от безвыходной ненависти. То, чего боялись, сбылось — массированные ракетные удары по ТЭЦ и объектам инфраструктуры, долгие часы, а случалось, что и дни без света, тепла и воды, пока коммунальщики, эти ангелы-хранители города, без отдыха и сна ремонтировали и восстанавливали разрушенное. И вот зима прошла и сгинула, а живые огляделись, выдохнули и сказали себе с некоторой долей облегчения:
«Мы живы!»
Сейчас все ждали нашего весеннего контрнаступления. Истомились в ожидании, вымотали нервы себе и окружающим. Виртуальные скандалы затевались на пустом месте, из-за ломаного гроша и выеденного яйца. Размокшая земля была еще не в состоянии нести тяжелую бронетехнику, чего не скажешь об интернете — тут проходимость всегда была на должном уровне. Граждане понимали, что занимаются бессмысленным самоедством, что сроки стратегических операций зависят от сотни вводных и тысячи параметров, что такие вещи всегда скрыты от любопытных «туманом войны», — и тем не менее криком кричали, требовали: сегодня и сейчас! Сетевое казачество собиралось на круг: второй, третий, триста третий. Избирало атамана за атаманом, вручало булаву, возносило на вершину славы, чтобы минутой позже низвергнуть в пучину позора. Требовало немедленной публикации сокровенных планов Генштаба с пояснениями для чайников.
Народ должен знать правду!
Устали. Очень устали. Напряжение требовало выхода, а значит, действий. Какие тут действия? — слова, фото, гифки. Посты, комментарии. Они заболачивали интернет, чмокали, всасывали, тянули на дно каждого, кто имел неосторожность зайти в голодную трясину. Живые? Нервы — они, знаете ли, не только у живых. Я и сам ловил себя на желании не покидать эту бурлящую, фыркающую пузырями среду — остаться здесь навсегда, не живым и даже не мертвым, а каким-то жильцом, что ли?
Настроение ни к черту. Жалуюсь, самому противно.
Чтобы не смотреть на экран, я стал смотреть на дом. Он стоял через дорогу от меня — матерый старикан дореволюционной постройки. Эсфирь Лазаревна рассказывала, что в таких домах жили профессора вроде того, из фильма «Собачье сердце», потом настал период коммуналок, по три-четыре семьи на квартиру, а позже те, у кого завелись деньги, расселили коммуналки, сделали ремонт и заселились сами. В цокольных этажах и полуподвалах обустроились самые неожиданные постояльцы, например мастерские художников.