Такой сильный пес хотел спрятаться от войны».
— Мы с Серым просили, чтобы нас с Гучем гулять отпускали. Ну, без взрослых. Это когда еще войны не было. Нет, не разрешали. Мы обижались…
— Правильно не отпускали. Бойцовый пес, его контролировать надо.
— Ну да, правильно. Он поводок изо всех сил тянул, вырывался. Мы удержать не могли. Даже вдвоем не могли. Это сейчас я понимаю, что правильно, а тогда не понимал. Сейчас, может быть, удержал бы…
Поземка слегка дымила.
Щурясь, я различал жиденькие струйки дыма. Видел, как они извиваются, цепляются за воздух невидимыми усиками, словно плети ядовитого плюща, ползут вверх, к лицу бизнес-леди, втягиваются в жадно трепещущие ноздри. Я решительно не понимал, что происходит. Перхоть? Нет, перхоти с женщины не сыпалось, это я увидел бы. Гореть было нечему. Да и женщина была живой, несомненно, живой, а вовсе не жиличкой, забившейся в раковину так, что не выковырять!
Кажется, процесс испускания дыма был для поземки болезненным. Она вздрагивала, дергалась, теряла блеск, но все равно дымила с завидным упрямством. Если она не ела, то что она делала? Испражнялась? Что я вообще знаю о тебе, черная поземка?!
Ничего.
Прямой опасности для нас с Валеркой я не предполагал. Лезть в чужие дела? Не вижу смысла. Да и что я могу сделать? Вот я прискакал на лестницу, ношусь вверх-вниз с воплями: «Гражданочка! Шли бы вы домой, а?» Или того хуже: «Поземка? Нарушаем? Ну-ка пройдемте…»
Только парня напугаю, и всё.
«…сейчас мы в Германии, тут тихо, войны нет. Но Гуч и сейчас боится громких звуков. Петарды или лопнула шина автомобиля, а он сразу слушает, смотрит, помнит, как ему было страшно дома.
Я надеюсь, что война скоро кончится. Что взрывов больше не будет. Тогда и люди, и собаки ничего не будут бояться».
Я принюхался и вздрогнул.
Чутье явственно говорило: от бизнес-леди пахнет жиличкой. Запах был исчезающе слабым. Такой пару дней сохраняется в квартире или другом убежище, откуда жилец ушел доброй волей или стараниями нашей бригады. Остаточные, значит, явления.
Что происходит?
— Ладно, дядя Рома, я пошел. Мне еще хлеба купить…
— Погоди, я дочитаю.
Я тянул время, наблюдая за бизнес-леди. Заходить в подъезд она раздумала, но и на лестнице не осталась — спустилась на тротуар. В машину не вернулась, пошла прочь, удаляясь от нас. Поземка вертелась у ног женщины: сопровождала.
Сейчас эта зараза была еле заметна.
— Дочитали?
— Да, — я вернул ему айфон. — Дуй за хлебом, мамка заругается.
Когда парень двинулся в том же направлении, что и бизнес-леди, я выбрался из машины и медленно побрел следом. Мало ли? Поэтому я и увидел, как женщина достает из сумочки какой-то предмет, роняет его на землю и, не собираясь ничего поднимать, ускоряет шаг. Я тоже ускорил было шаг, даже собрался окликнуть Валерку — и обругал себя за мнительность.
Не гранату же она бросила, ей-богу!
А даже если гранату? Я все равно ничем не смогу помочь. Не в том ты состоянии, Ромка Голосий, чтобы закрыть парня от осколков своим грешным телом. Нет у тебя тела, так и запиши. Кричать «Ложись!» поздно: пока он услышит, сообразит, послушается…
Валерка остановился. Наклонился, подобрал то, что уронила женщина. Глянул ей вслед — бизнес-леди свернула в подворотню, как если бы решила срезать путь к метро. И кинулся вдогон, словно его черти гнали.
Ну и я кинулся.
Где они? Ага, вон, у гаражей. Что с Валеркой?!
Ничего особенного.
— Вот, вы уронили…
— Ой, спасибо! Как же я не заметила…
Женщина держала в руках бумажник. Обычный дамский бумажник желтой кожи. Толстый, аж лопается! По всей видимости, бумажник был туго набит деньгами, карточками, бог знает чем еще. Я перевел взгляд с бумажника на женские ноги, будто сексуально озабоченный ловелас, возбужденный ранней весной.
Нет, поземки не было. Сбежала. И жиличкой от рассеянной бизнес-леди больше не пахло. Сгинул запах, выветрился.
— Вот, это тебе, мальчик…
— Что вы, не надо…
— Обязательно надо. Бери, иначе я обижусь…
Она двинулась назад: ко мне, мимо меня, обратно на улицу. Видимо, вспомнила, что собиралась домой. Валерка тоже вернулся. Вид у парня был удрученный.
— Сто гривен, — сказал он.
— Что?
— Она дала мне сотню. Дядя Рома, я не хотел брать, честно! Но Полина Григорьевна сказала, что обидится… Может, мне ее догнать? Вернуть?!