— Купи себе конфет, — отмахнулся я. — И маму угости. Вы знакомы?
— С мамой?
Он засмеялся.
— С этой… С Полиной.
— Нет. Впервые вижу.
— А откуда ты знаешь, что она — Полина Григорьевна?
Он пожал плечами:
— Так видно же! Это вы шу̀тите, да?
Видно ему. Ему, значит, видно.
— Дядя Рома! Дратуте!
Дратуте? Это что-то новенькое. Небось в сети подхватил.
— Опять за хлебом? Куда в тебя столько лезет?
— Не-а! — он смеется. — За кефиром!
Выбираюсь из машины. Тащусь за ним, метрах в двадцати. Делаю вид, что гуляю, что я просто так. Валерка делает вид, что не замечает меня. Машет сумкой — синей, расшитой алыми маками, явно маминой; бодро топает к ближайшему гастроному.
Оба стараемся, притворяемся.
Каждый при деле.
Мне вчера сделали выговор. Наши, бригада. Твое дело, сказал дядя Миша, город объезжать. А в засаде сидеть, лодыря гонять — много ума не надо. Что, Рома, жильцы у нас закончились? Или нюх тебе отбило?
С утра честно объезжал. А к полудню — снова здоро̀во, опять здесь.
Как медом намазано!
Зачем я его сопровождаю? Что может случиться с мальчишкой среди бела дня в центре города? Если, не приведи бог, ракета прилетит — так я все равно пустое место. От меня помощи, как от козла молока. Бизнес-леди? Кошелек, черная поземка? Вчера прекрасно обошлись без Романа Голосия.
Еще и сотку парень заработал.
Рядом с гастрономом — кофейный киоск. Два высоких столика без сидений. За ближайшим — молодой, едва за двадцать, чернявый солдатик. Вооружился парой картонных стаканчиков: из одного отхлебывает, другой ждет своей очереди. Солдатик увлеченно болтает с кем-то по смартфону: куртка нараспашку, шапку снял. Ну да, солнце припекает, земля па̀рит — так и самому запариться недолго, в зимней-то форме. Еще и кофе горячий.
Кофе мне захотелось — спасу нет!
Солдатик прячет смартфон в карман, хмурится.
— Эй, пацан! Капучино хочешь?
— Я?
Валерка удивлен. Вряд ли его часто угощают на улице.
— Ты здесь других пацанов видишь?
— Это же ваш капучино!
— Лишний стакан образовался. Взял для друга, а у него облом. Перезвонил: не придет. Угощайся! Не пропадать же добру?
— Спасибо…
Валерка закидывает сумку на плечо, берет стаканчик обеими руками. Аккуратно, чтобы не обжечься, делает глоток. С чувством повторяет:
— Спасибо!
И, внезапно расхрабрившись, спрашивает:
— А вы с фронта, да?!
Солдатик не отвечает. Молчит, кусает губы. Выцветает, из чернявого делается блеклым, невзрачным, никаким. На лицо его нисходит отсутствующее выражение, словно он не здесь, а где-то. Будь он мертвым, вроде меня, я сказал бы, что его накрыло. Что сейчас беднягу неодолимо влечет прочь, за грань, куда в итоге уходят жильцы, куда рано или поздно уйдем все мы.
И пахнет жильцом! Самую малость, и все же…
Щурюсь. Вглядываюсь. Принюхиваюсь. Да нет, живой. Точно, живой! А я чую запах жильца: неуловимый, ускользающий.
Скользкий.
Чую, а теперь и вижу.
При ярком солнце она почти незаметна даже для меня. Побледнев, утратив искристый угольный блеск, черная поземка скользит меж столиками. Завивается «восьмерками» и петлями, облизывает ноги солдата в стоптанных берцах. Па̀рит, притворяясь землей, подсыхающей на солнце, норовит слиться с ней, остаться незамеченной. Дымит помаленьку — хищный дым ползет, тянется; как слепой, шарит зыбкими пальцами по лицу солдатика. Тот дышит испарениями поземки — и от него все сильнее несет жильцом.
Вот, моргает. Глаза красные. Кашляет: долго, хрипло. Достает пачку «Кэмела», чиркает зажигалкой. Глубоко затягивается, выпускает облачко дыма — табачного, сизого.
— С фронта? Ага, с фронта. Откуда ж еще?
— В отпуске, да?
— Догадливый ты, пацан! Завтра обратно. На нуль.
— Как оно там? На этом, на нуле?!
— По-всякому. Если затишье — чай пьем, байки травим. Оружие чистим, магазины набиваем. Лафа! А начнут садить из минометов или с арты — тут не зевай, ныряй в блиндаж. Поначалу страшно было. Теперь ничего, привык.
— А вы давно в армии?
— Давно. С твоих примерно лет.
— С моих? Не берут же до восемнадцати!
— Верно говоришь, не берут. Я в четырнадцатом сунулся в военкомат — меня погнали: мал еще. Так я из дома сбежал. Добрался до фронта: на автобусе, автостопом, в конце так, пешком.
— Ух ты!
Глаза у Валерки горят.
— Не слушай его! — ору я парню. — Не слушай!
Куда там! Если Валерка кого и не слушает, так это меня.
— Прибился к добробату. Они сначала тоже погнать меня хотели. А тут обстрел, атака, опять обстрел — не выбраться с позиций. Короче, остался. Патроны подносил, магазины заряжал. С донесениями бегал, когда связи не было. Потом выдали мне автомат, броник — все как полагается. Ты, сказали, теперь настоящий боец. С тех пор и воюю…