Резчик и Поджигатель? Вас все-таки двое?!
Их действительно двое, но один из них — жилец. Тот, что сидит у стены в продавленном кресле, лицом к двери. Жилец кутается в драный плащ; похоже, он мерзнет. Клочковатая борода, испитая физиономия, мешки под глазами. Мутный взгляд из-под сальных, падающих на лицо косм.
Бомж. Мертвый бомж.
Его напарник сидит ко мне спиной. Он живой. Кажется… Да нет, точно живой! Тем не менее меня берут сомнения. Я не вижу лица, но даже со спины — осанкой, позой, телосложением — он очень уж похож на жильца. Сходство усиливают продавленное кресло, драный плащ, копна сальных волос.
Между живым и мертвым на полу стоит закопченная выварка. В ней пляшут языки огня. Живой наклоняется, подкидывает в огонь пару кургузых деревяшек. Дым от костра обволакивает его голову, но человек не спешит выпрямиться. Дышит он этим дымом, что ли?
Дышит. И получает видимое удовольствие.
Когда он откидывается назад, дым втягивается в вентиляционную решетку.
— Сволочи, падлы, — губы жильца шевелятся. — Ездят и ездят…
— Ездят, — соглашается живой.
— Ничего не боятся, гниды! Не боятся, Вадюха. Понял?
— Понял я, понял.
— Все дворы машинами заставили, не пройти. Буржуи гребаные! Олигархи! Война, а у них две машины на семью, три, десять…
— Три. Десять.
— Из-за них всё! Нас бомбят, а им похрен! Сел и уехал, куда хочешь! На Мальдивы! В любой момент! Сел и уехал, а ты подыхай под бомбами…
— Сел и уехал, — эхом откликается живой. — А мы подыхай. Свободные, да? Страх потеряли?!
— Зажрались, ублюдки толстопузые…
— Ага. Ездят, куда хотят, как хотят — дорогу не перейти!
Он что, его слышит?! Жильца?!
— Ненавижу! — бормочет жилец. — Сжечь, всех сжечь… Свободные, да? Богатые? Все машины ихние сжечь! Горите в аду!
С жильца обильно сыплется перхоть. Падает в костер, сгорает, рассыпаясь колючими искрами. Этого не может быть. Эта перхоть не горит в огне! Или это обычные искры, от поленьев, а перхоть ни при чем?
Эй, поземка? Черная, ты здесь?!
Шарю взглядом по полу, по углам. Поземки не видно. Фигуры жильца и живого плывут перед глазами, накладываются одна на другую. Не различить, где живой, где мертвый. К счастью, зрение быстро приходит в норму. Зрение — да, а вот нюх криком кричит, что от живого тянет холодком и сладковатой тухлятиной, как от жильца. Нет, иначе. Как от солдатика у кафетерия, когда он поземкой надышался.
Но поземки нет. Что происходит?
— Сожжем, Сева, — хихикает живой. — Слышишь, брат? Я бензину добыл и масла. Ты гляди, чего есть!
Он тычет грязным пальцем в дальний угол. Там на пошарпанном колченогом столе примостилась пластиковая канистра. Банка с маслом, кучка обломков пластмассы. Длинный кухонный нож со щербатой ручкой. Три бутылки, заткнутые промасленными тряпками.
Сева? Брат? Он сказал: брат?!
«Покойся с миром, Сева…»
Трудно даже представить, как доходяга Вадюха долбил жалкой лопатой землю, похожую на бетон: плотную, смерзшуюся за зиму в остывшем подвале. А рядом лежал труп брата, ждал, когда его похоронят если не по-человечески, то хотя бы как получится.
Трудно? Невыносимо. Я бы не смог.
Сева смотрит на канистру и бутылки. Облизывает губы синеватым языком. Когда он улыбается, меня мороз продирает по коже. Никогда не видел, чтобы жильцы улыбались. Такое впечатление, что он немного, а все-таки живой. Такое впечатление, что живой Вадюха немного, а мертвый.
Как такое может быть? Они что, делятся жизнью и смертью?!
— Огонь, — говорит Вадюха. — Огонь, вот что нужно. Шины резать — херня, баловство. Вот огонь — это да! Дышишь не надышишься!
В подтверждение сказанного он вновь наклоняется к костру. Глубоко, с наслаждением вдыхает дым вместе с искрами от горящей перхоти.
— Это кайф, Сева! Лучше, чем от бухла.
Взгляд жильца отрывается от канистры, упирается в меня. Твердеет, опасно проясняется, наливается лютой ненавистью.
— Вадюха, менты!
От визга у меня закладывает уши.
— Менты!
С внезапной резвостью Вадюха вскакивает на ноги. Опрокидывает кресло, рывком разворачивается к двери. Лицо! Его лицо — одно на двоих с жильцом.
Брат? Близнецы?!
Из костра взвивается черный шлейф. Окутывает Вадюху облаком искрящейся угольной пыли, спешит втянуться в нос, в рот, в уши. Ах же ты тварь! Черная, ты пряталась в костре? В огненном изменчивом зеве?!
Вот почему я тебя не видел.
— Вадюха, он с воли! Оттуда, где ездят! Он заберет меня, Вадюха…
И сверлом, ввинчивающимся в уши:
— Зуб даю, заберет! Мочи ментов! Мочи!
Нож прыгает в руку Вадюхи.