— Ну, Фира! Вот от кого не ожидал, так это от тебя…
Началось с пустяка. Все было хорошо, вернее, обычно: мы пили чай. Эсфирь Лазаревна улыбнулась и сказала, что наши посиделки напоминают ей Безумное Чаепитие. Дядя Миша уже тут хотел обидеться на слово «безумное», но к счастью, передумал.
Мы с Наташей просто пожали плечами.
«Не поняли, — улыбка хозяйки дома сделалась грустной. — Ну Шляпник, Мартовский Заяц? Алиса в Стране Чудес?!»
«Страна Чудес? — буркнул дядя Миша. — Это точно, чудеса в решете».
Наташа вспомнила, что в детстве видела такой мультик. Но уже почти все забыла. Гусеница там была, синяя. Кажется, курящая.
Дядя Миша заржал, как конь. Курящая гусеница ему понравилась.
А я полез в Гугл.
Три минуты, и мы уже выясняли, кто из нас кто. Дядя Миша наотрез отказался быть Болванщиком. «Еще Кретинщика предложи!» — гаркнул он, грозя мне кулаком. Я нашел ссылку, где Болванщика звали Шляпником, но дядю Мишу и этот вариант не удовлетворил. Впрочем, выяснив, что альтернативой Шляпнику выступает Мартовский Заяц, дядя Миша шустро отполз назад:
«Ты, Ромка, вылитый заяц! И уши торчат. Ладно, пускай Шляпник. Где дядя Миша, там дело в шляпе!»
Наташа определила себе Мышь-Соню.
«Алиса? — вздохнула Эсфирь Лазаревна. — Старовата я для Алисы. Думаю, мистер Кэрролл не одобрил бы. А вообще-то как ни назовись — все мы, в сущности, жильцы. Все до единого, хоть купайся в этом чае…»
Тут и пошло-поехало.
— Жилец! — не мог успокоиться дядя Миша. — Ну, Фира! Да лучше бы ты мне в морду плюнула…
Наташа молчала. Смотрела в пол.
Молчал и я. В словах Эсфири Лазаревны крылась горькая, ядовитая правда. Если мы задержались здесь вопреки всем правилам, установленным для живых и мертвых, — кто мы, если не жильцы? С другой стороны, если я жилец, где моя раковина? Куда я забиваюсь, пытаясь избежать похода на тот свет?
Квартира, где мы пьем чай? Безумное Чаепитие?
Я огляделся. Обои в полоску, сервиз в цветочек. Подробности оставим — еще в школе, когда нас заставляли учить классику, будь она неладна, я всегда пролистывал зубодробительные описания типа ореховых буфетов и кружевных салфеток. Чувства, что здесь мое прибежище, угол, куда я забился, врос, как зуб мудрости, да так, что клещами не вырвешь, — нет, такого чувства не возникло.
Пришел, ушел, нет проблем.
Если говорить о тебе, Ромка Голосий, блудная душа, то твоя раковина — уж скорее автомобиль. Машина, которая возникла рядом с тобой, едва ты восстал из мертвых. Куда ты побежал от кофейного киоска, когда угорел от дыма черной поземки?
Правильно, в автомобиль.
Откуда ты категорически не хотел выбираться, даже зная, что там, рядом с одурелым солдатиком, пропадает Валерка?
Правильно, из автомобиля. Вываливался кулем, отползал на четвереньках, сам себя за волосы из болота вытаскивал.
Если я — жилец, то моя раковина припаркована за окном.
— Вы правы, тетя Стура, — внезапно произнесла Наташа.
До этой минуты Наташа нервно грызла ногти, словно задумалась о чем-то важном — в иной ситуации я бы сказал «жизненно важном», — и напрочь забыла о приличиях. Я никогда не слышал раньше, чтобы она звала Эсфирь Лазаревну тетей Стурой. Про Стуру хозяйка квартиры объяснила нам, когда Валерка схлестнулся с соседом-бегемотом. Я уже и забыл, а Наташа, смотри, запомнила.
— Вы совершенно правы. Да, мы жильцы. Наша раковина — наша работа.
Дядя Миша хотел возразить и прикусил язык. Я тоже молчал. Квартира? Автомобиль? Чепуха! Наташа, ты попала в яблочко, в самый центр мишени.
Женщины, они сердцем чуют.
— Ах, Наташенька, — голос Эсфири Лазаревны дрогнул. — Я раньше и сама так думала. К сожалению, это не так.
— Почему? Работа — главное, что нас держит.
— Вы не первая в нашей бригаде. Были работники и до вас. Роман, Михаил Яковлевич, вы ведь помните?
Мы кивнули. Мы помнили.
— И где они все? Они ушли, Наташенька. Всех накрывало, а потом увело прочь. Будь работа нашей раковиной, они бы остались. Будь работа раковиной, нас бы не накрывало, как не накрывает обычных жильцов, наших клиентов. Их же не накрывает, когда они сидят, забившись каждый в свой угол? Не тянет уйти?!
Эсфирь Лазаревна повернулась ко мне:
— Роман, кстати… Когда вас накрывало в последний раз?
Я задумался.
— У кофейного киоска, — неуверенно ответил я. — Когда я угорел и в машину рванул. Еле очухался, страшно вспомнить. Я же вам рассказывал?
— Да, рассказывали. Только это вас не накрыло. Вы угорели, а накрывает иначе. Вспомните! Все теряет прочность, устойчивость, вас тянет уйти, уйти насовсем… Вы тогда еще объявили нам: «Уйду я скоро. Накрыло дважды за день». И добавили: «Второй раз был необычный».