Февраль, вспомнил я. Черная поземка. Знакомство с Валеркой. Да, первый раз был обычный, как всегда.
…мир качнулся, утратил резкость. Приступы, подобные этому, начались в середине ноября и накатывали раз в две недели, затем чаще. Голова шла кру̀гом, зрение сбоило. Контуры окружающей действительности становились зыбкими, картонными, ненастоящими, а за ними проступало нечто большее, важное, и казалось, надо сделать шаг навстречу, всего один шаг, ну, может, два или три, и рассмотришь, прикоснешься, оставишь прошлое за спиной, как змея оставляет сброшенную кожу…
Должно быть, это же испытывают жильцы, когда уходят насовсем. Мы выводим их из раковины, их накрывает, они уходят. Нас накрывает, мы не уходим, потому что работа, а потом все-таки не выдерживаем и уходим.
Все, как обычно…
Необычным был второй раз, когда я взял Валерку за руку.
— А с тех пор? — упорствовала Эсфирь Лазаревна. — С тех пор вас накрывало, как обычно? Как раньше? Май на дворе, столько времени прошло! А ведь вы говорили, что скоро уйдете…
— Кажется, нет.
— Кажется или нет?
— Да что ж вы жилы из меня тянете? — я хотел пошутить, но вышло нехорошо, как обвинение. — Ну нет, нет! Только с поземкой, у киоска, и еще когда с профессором дрался. Так вы говорите, что это я угорел, а не накрыло…
— Да, угорели, — она взяла чашку, но пить не стала. — Когда мы угораем, нас тянет в раковину. В нас просыпается жилец, обычный жилец, такой же, как наши клиенты. Сама я не угорала, обо всем сужу с ваших слов. Но думаю, я права. Итак, вас не накрывало с февраля. А вас, Наташа?
— С марта, — без колебаний ответила Наташа. — Было пару раз, но очень слабо. С каждым разом всё слабее.
— Михаил Яковлевич?
— Тоже с марта, — буркнул дядя Миша. — Так, чепуха на постном масле. Я думал, это после кладбища. Водки выпил, и попустило.
Эсфирь Лазаревна вздохнула:
— У меня та же история. Значит, это не работа. Роман, вы полагаете, мы не знаем, куда вы ездите все время? Под чьими окнами паркуетесь? Да вы просиживаете там дни напролет! Случается, что и ночи, я сама видела…
— И ничего не под окнами! — огрызнулся я, чувствуя себе вороватым внуком, пойманным строгой бабушкой за кражей варенья из буфета. — Я дальше паркуюсь, под тополями. Не хочу ему глаза мозолить. И ничего не дни напролет… Стоп!
Меня как молотком ударило:
— Это что значит: «Я сама видела»? Вы что, следите за мной?!
Она покраснела. Клянусь вам, наша железная леди покрылась таким румянцем, словно в жилах Эсфири Лазаревны текла густая, молодая, настоящая кровь.
— Мимо проходила, — еле слышно пробормотала она.
— И я проходила, — созналась Наташа. — Несколько раз.
Дядя Миша ударил кулаком в открытую ладонь:
— И я тоже. Тянет, Ромка! Ты понимаешь: тянет!
Я задохнулся:
— Вы что, хотите сказать…
— Хотим, — перебила меня Эсфирь Лазаревна. — Наша раковина — не работа, не водка и не моя, боже упаси, квартира. Наша раковина — этот мальчик. Если бы не Валера, мы бы все давно ушли. Полагаю, нас кто-нибудь сменил бы, но это не важно. Нас больше не накрывает, не тащит прочь, потому что мы прячемся в нем. В нем, рядом с ним, заодно с ним… Или он нас прячет, какая разница?
Монолог ее утомил. Она закашлялась, но упрямо продолжала:
— Вряд ли мальчик понимает, что делает в отношении нашей компании. Главное, мы понимаем. И раньше понимали, но боялись признаться. А сейчас высказали вслух: нас к нему тянет. Поэтому я и говорю: мы все — жильцы. Это следует принять как факт. Не знаю только, нам самим следует уйти, покинуть раковину, или мальчику надо нас отпустить, оставить, вывести наружу. Ждать, что кто-то придет и выведет нас, как мы выводим других жильцов, — бессмысленно и стыдно. Есть, конечно, третий вариант, но я не хочу о нем даже думать.
И с нескрываемой, жадной, безумной надеждой она вдруг выдохнула:
— А может, не надо? Может, оставить все как есть?
Я встал:
— Пойду, в машине посижу. Это нужно переварить.
— К нему поедешь? — подмигнул дядя Миша.
— Нет, — огрызнулся я. — Тут, во дворе, побуду.
Невыпитый чай стоял в глотке комом. Третий вариант? Не хочет даже думать? Ну да, раковина — штука хрупкая. Может треснуть, разбиться вдребезги. Это нам уже нечего терять, а у живых всегда есть что отнять.
Жизнь, например.
Во дворе не было ни души.
Ну да, шесть утра, начало седьмого. Это у меня со временем сложные отношения, а у людей работа, учеба — короче, будни. Лишь серый кот с бордюра песочницы зашипел на блудного Ромку Голосия и сбежал от греха подальше.