Выждал. Двинулся следом.
Зачем я это делаю? Любопытство? Болезненный интерес? Да какого черта?! Я резко остановился посреди пустыря, метрах в тридцати от развалин. Уйду! Что, черная, повелся я на твою подначку? Повелся, самому стыдно. Шпиона из себя корчу. Всё, идем обратно…
Вот посмотрю, как Валерка уводит жильцов, и тогда уже вернусь. Узнаю и угомонюсь. Что плохого в том, что я хочу знать? А потом честно признаюсь: да, Валер, следил.
Извини.
Он нормальный парень. Он поймет.
Полумрак подъезда. Перекрытия второго этажа уцелели, не позволяя лучам майского солнца пробиться внутрь руин. Остатки лестницы завалены битым кирпичом. Два проема без дверей ведут вправо и влево. Застарелая гарь щекочет ноздри. К ней примешивается затхлый запашок.
Жилец?
Вторая комната слева от входа.
Я двинул на запах. Осторожно выглянул из-за косяка двери. Ага, вот они: Валерка и жилец. Мог бы и не прятаться: они меня не видели.
Они, кажется, вообще ничего не видели.
Оконные рамы, покоробленные от влаги, скалились острыми клыками битого стекла. С потолка, обнажив старую дранку, обвалились пласты штукатурки. Там, где когда-то висела люстра, сиротливо торчали оборванные провода в белой изоляции.
Из мебели сохранился древний продавленный диван.
Жилец — небритый блондин лет сорока, одетый в спортивный костюм Nike, — сидел на полу. Привалился спиной к стене, вытянул длинные ноги в плюшевых домашних тапочках. Не скажу, чтобы я был склонен к сантиментам, но при виде этих тапочек со смешными щенячьими мордочками у меня в глазах защипало.
Блондин не шевелился. Не бормотал себе под нос, не моргал — вообще ничего не делал. Он сидел так, наверное, уже с год. Перхоть с него не сыпалась. И поземки видно не было. Я, прежде чем в дом войти, дважды проверил. Боялся эту пакость за собой привести.
Валерка сидел рядом с жильцом в той же позе, что и блондин: спиной к стене, ноги вытянуты. Лицо у него… Я едва не заорал, когда увидел. Лицо у него было в точности как у блондина. Нет, я не про внешность. Не знаю, про что я, только они были как братья.
От Валерки тянуло жильцом.
Нет, чепуха. Это от блондина тянет…
Нет, от Валерки. От обоих. Кажется, от Валерки меньше… Какая разница?! Меньше, не меньше — он мертвый! Валерка — мертвый?! Вспомнились близнецы-бомжи — мертвый и живой, жилец и поджигатель. Живой умер, увел брата…
Пространство, разделявшее Валерку и жильца, выглядело плотнее, чем в других местах комнаты. В воздухе проступили белесые нити, неприятно напомнившие паутину. Паутина все теснее связывала этих двоих. Даже почудилось, что расстояние между ними становится меньше, меньше. А сходство делалось больше, больше.
Их уже трудно было различить.
Нити паутины утолщались, едва заметно подергивались, пульсировали. По ним что-то текло: от Валерки к блондину? От блондина к Валерке? Жизнь? Смерть?! Помимо воли представилось: паутина опутывает обоих, заключает в клейкий кокон…
Не в кокон — в раковину. Раковина жильца.
Двух жильцов?
Не знаю, зачем я это сделал. Хотел вмешаться? Разорвать чертову паутину? А может, мной двигало болезненное любопытство? Как бы там ни было, я шагнул вперед, протянул руку и коснулся подрагивающих кружев. Рука легко скользнула в сплетение шевелящихся нитей.
Меня накрыло.
Гулкий сумрак.
Комната? Зал? Не разглядеть. Очертания теряются в мглистой мути. Делаю шаг — и едва не падаю.
Лестница.
Она уходит вниз, я стою на самом верху. Видно пять или шесть ближайших ступенек. Дальше все теряется во мгле — такой же, как вокруг меня, только более плотной.
Что внизу?
Мне туда совсем не хочется. Но не спустишься — не узнаешь. Пробую подошвой ступеньку: твердая, ровная. Держит. Ставлю ногу. Нащупываю следующую ступеньку. Были бы еще перила…
Перил у лестницы нет.
Сбоку что-то ворочается. Кто-то?! Вглядываюсь до черной мошкары перед глазами — ничего. Никого. И тут же что-то вновь шевелится на краю поля зрения.
Опускаю взгляд. Гляжу под ноги, чтобы не оступиться. Ступеньки старые, выщербленные, пыльные. По краям, где они исчезают во мгле, пыли больше. Лежит целыми пластами, собирается в рыхлые комья.
От их вида меня начинает подташнивать.
В уши вползает шелест — тихий, вкрадчивый. Сухая листва? Шелк? Чешуя?! Скрежет. Пощелкивание. К змеям, которых мое воображение так ясно успело представить, присоединяются армады жуков, тараканов, многоножек. Хитин скребет о хитин: движутся лапы, жвалы, панцири…
Ближе. Ближе. Близко.
«Они там, — Валерка, смешной лопоухий мальчишка, ты сказал мне это в первую нашу встречу. — Они не слышат. Я, наверное, позже приду». Кто они, а? Я думал, ты говоришь о жильцах. Я хотел так думать. Сейчас я начинаю думать иначе.