Ненависть, ненависть, ненависть.
Если война, то почему ты улыбаешься? Если беда, почему ходишь, а не сидишь, скорчившись, в углу? Смотри, вокруг трагедия! Как тебе не стыдно жевать бутерброд?! Если я прячусь, какое ты имеешь право бравировать своим пренебрежением к опасности?! Ты, наверное, всем своим вызывающим поведением упрекаешь меня? Показываешь, что ты лучше?
О, мы всё понимаем, видим — и ненавидим.
Живые, лишенные непосредственной возможности действовать, всё же могли сбросить такую ненависть в относительно безопасное русло, например в социальные сети. Комментарии под новостями, сообщения в общественных пабликах, Телеграм, Вайбер, Фейсбук…
Скандал на улице, в конце концов!
Те, о ком я говорю, тоже сбрасывали — по-своему, как умели. Я встречал женщин, лишившихся рассудка; детей, переставших говорить; собак, которые без видимой причины взбесились и загрызли случайного прохожего. Видел квартиры, где нельзя было поселиться без риска превратиться в убийцу, маньяка, психопата. Видел балконы, откуда на коляску с младенцем сам собой падал горшок с кактусом.
Тяжелыми случаями тоже занималась наша бригада.
Я не виню бестелесных жильцов, отказывающихся покидать метро, подвал, квартиру, мир — и двигаться дальше. Не виню и озлобленных жильцов, уверенных, что кругом одни обидчики, а ненависть — последний якорь плотского бытия. Раз так, надо цеплять этим якорем всё и всех, срывая с места, выдергивая из земли, разрушая и круша — лишь бы самому удержаться на плаву.
Никого не виню. Сам такой. Вернее, мог стать таким.
Мне просто повезло.
— Они там, — сказал мальчик. — Я не смог их убедить.
Он мотнул головой назад, в сторону разрушенной квартиры.
— Они не слышат. Я, наверное, позже приду. Попробую еще раз. Они что-то услышали, пусть теперь поживут с этим. Вечером вернусь или завтра. Если не дозовусь, придется спускаться.
Он так и сказал: поживут. Пусть, значит, поживут.
И добавил, шмыгнув носом:
— Здравствуйте.
Вежливый мальчик.
— Ты что, меня видишь? — спросил я.
— И слышу, — подтвердил он. — А что?
Я пожал плечами:
— Ничего. Просто я мертвый. Как эти.
— Мертвых не бывает, — он был не только очень вежливый, но и очень серьезный мальчик. — Я думал, вы знаете. Вы бы не могли подать мне руку?
— Зачем?
— Я боюсь.
Красный от смущения, он закашлялся. Когда кашель прошел, парень достал из кармана носовой платок, тщательно вытер рот, а потом указал на разрушенную лестницу. Ту самую, по которой не так давно поднялся в квартиру с жильцами. Просто бестелесными или в придачу озлобленными — отсюда я не мог разобрать. Жильцы хорошо прятались.
Рука. Платок. Он словно белый флаг выбросил.
— Боишься? Спуститься?
— Да.
— А наверх лезть не забоялся?
Теперь уже он пожал плечами. Ну, типа так вышло.
— Спускаться, — подумав, уточнил он, — всегда страшнее, чем подниматься. Страшнее и труднее.
— Личный опыт?
— В интернете читал.
На уцелевшей стене рядом с мальчишкой висел пожарный щит с инвентарем. Стекло разбилось, но топор с крюком и брезентовый шланг, свернутый кольцом, остались на месте. Под щитом валялась скомканная черная тряпка. Ветер, задувая в проломы, шевелил ее, отчего казалось, что тряпка живая.
Снежная пороша искрилась на тряпке, как шерсть диковинного зверя, укрывшегося в засаде.
— Интересный ты парень, Валерий Чаленко, — сказал я, не двигаясь с места. — Сидел бы ты дома, а? Вон, кашляешь, сопли распустил. Тебе бы чаю с малиной да в постель! Родители извелись, ищут тебя, беглеца, объявления дают. Ты здесь сколько уже времени торчишь? Небось и счет потерял?
Он молчал, хмурился. Ждал.
— Ты почему на звонки не отвечаешь?
— А вы мне звонили? — удивился он. — Откуда у вас мой номер?
— Родители тебе звонили. Так в объявлении и написали: звоним, понимаешь, а он, ремнем бы его по заднице, никакой реакции. Не стыдно тебе, а?
Он полез в карман за айфоном.
— Разрядился, — виновато буркнул он, разглядывая гаджет, темный и безмолвный. — В ноль. Я не заметил.
— В ноль, значит. А ты не заметил. Уважительная причина, понимаю. Извини, Валерка, руки я тебе не подам. Ты ее взять не сможешь, мою руку. Придется тебе самому, как получится. Без обид, ладно?
Он вздохнул:
— Вы дайте. Если не трудно, конечно.