Со дня моей постыдной слежки прошло трое суток. Я ничего не сказал парню, даже словом не заикнулся о том, что видел. Наверное, поэтому я старался не парковаться под его окнами, хотя меня тянуло туда, как неумелого пловца затягивает в водоворот. Я бил руками по черной, как уголь, воде, хрипел, рвался к краю, за край, кипевший бурунами; боролся из последних сил, чувствуя, что силы на исходе.
Нашим я тоже ничего не сказал. Почему? Не знаю. Боялся, наверное. Страх поселился во мне, будто переселенец в чужой, брошенной хозяевами квартире; поселился и съезжать не собирался.
Поземка не объявлялась. Выжидала?
Я вновь протянул руку к жиличке. Дождался того момента, когда паутина вернулась, и не отдернул рукѝ, даже чувствуя подступающее головокружение и понимая, что меня вот-вот накроет.
Страх? Да, страх.
Давно, так давно, что почти забылось, меня учили, что надо делать со своим страхом. Мне было двенадцать лет. Ровесник Валерки, я стоял на татами в зале секции дзюдо, один из полутора десятков мальчишек, собравшихся в чемпионы, и слушал тренера. Георгий Иванович, старый борец, прохаживался перед строем, заложив руки за спину. Если прием не получился, говорил он, хуже того, если на тренировке партнер взял вас на контрприем и добился результата — нельзя останавливаться. Сокрушаться, переживать, вешать нос, утирать сопли? Ни в коем случае. Надо поклониться партнеру, сказать спасибо за науку и повторить прием. Опять не получилось? Поклон, и повторяйте столько раз, сколько понадобится. Не сможете на этой тренировке, продолжите на следующей. Иначе тело запомнит неудачу; иначе вы всегда будете приступать к выполнению приема со страхом, зная заранее, что ничего не выйдет.
Вопросы есть?
А если все равно не получается, спросил я. Повторил сто раз, сегодня, завтра, а оно не выходит — что тогда? Что запомнит тело?!
Работу, сказал тренер. Тело запомнит, что ты пахал, как про̀клятый. Делал, старался, добивался. И в следующий раз оно, твое тело, будет пахать и стараться.
Позже я рассказал про этот случай жене. Она, выпускница конноспортивной школы, кивнула: да, это так. Если упал с лошади, в особенности если упал неудачно, больно ударился — надо сразу же вернуться в седло. Иначе страх перед лошадью навсегда останется с тобой и ничем его не вытравишь.
Прием. Конь.
Лестница.
Надо повторить. Иначе нельзя.
Лестница.
Ступеньки под ногами ведут во мглу. Я что, действительно хочу это сделать?
Не хочу. Сделаю.
Первая ступенька. Ноздри щекочет затхлый запашок. Бесплотные стылые пальцы оглаживают щиколотки, примериваясь. В уши ползет вкрадчивый шелест.
Шелест? Шепот.
…как же так? Они что, с ума сошли?! Обстрелы с земли и с воздуха. Ракеты, снаряды, бомбы. Салтовка, Пятихатки, Павлово Поле в районе телевышки. Прилет в детский сад. В жилые дома. Валя пишет, пожар из окна хорошо видно. Люди помогают тушить, но оно все не гаснет…
Февраль? Да, февраль. Помню.
Вторая ступенька. Холод ползет выше, подбирается к коленям. Вонь делается гуще, плотнее. Мгла шевелится, слышен неприятный скрежет.
Это скрипит дверь в подвал.
…опять воздушная тревога. Наверху бахает: то далеко, то совсем близко. Дом трясется. С потолка сыплется мелкий сор. Выход из подвала один. Если завалит, не выберемся…
…Звонил Саша из Германии. Орал в трубку: «Уезжайте! Немедленно уезжайте! Если в город зайдут кадыровцы, подвалы гранатами забросают…»
Март.
Шаг. Страх.
Страх за страхом; дорога вниз.
Третья ступенька. Мгла ворочается, обступает. Уши, как на глубине, закладывает от монотонного гула: голоса, кашель, шарканье ног.
…Лерочка пишет: на вокзале столпотворение. Поезда забиты, не втиснешься. Подошли автобусы, но там по спискам. Какие еще списки?! Заранее подавали? Ну и что? Всем ехать надо! Вернулась домой ни с чем. Она больше не пойдет. И я не пойду. В убежище тоже не пойду. Никуда не пойду. Буду здесь сидеть…
Ступенька.
Холод добрался до пояса. Сквозь смрад пробивается запах гари. Шепот, шелест, шорох. В шевелящейся мгле что-то волокут. Кого-то. Трехсотого?
Двухсотого?!
…ракета в соседний дом. У нас все стекла выбило, а у них… Спасатели тела из-под завалов выносили. Я в окно раз выглянула и больше не стала смотреть. Хорошо, что я у себя была. Не дай бог, оказалась бы на улице… Лучше думать о чем-нибудь другом. Об окнах. Волонтеры звонили, обещали ДСП заделать. Так даже лучше — не видеть всего этого ужаса…