…забываю, как было раньше, до войны. Год сплошной зимы. Лето? Вроде было, а вроде и нет. Отопление дали, электричество иногда выключают, но редко. Вода есть. Снаружи — зима. Я ее не вижу, окна-то забиты.
И видеть не хочу.
Сквозняк втекает под одежду ледяными струйками. Во мраке — какое-то движение.
…все про наступление говорят. Скоро, мол. Если б русских совсем прогнали! Так ведь не прогонят. И на их территорию не зайдут — президент по телевизору сто раз объявлял. Граница рядом, значит, снова обстрелы. Только-только прекратились…
Март.
Дым пожара.
…шесть прилетов по городу. Ракеты С-300. Промышленный объект в Киевском районе: пожар после прилета. Где именно — не говорят. Еще пожар в Новобаварском районе. Объект гражданской инфраструктуры.
Почему они не сообщают — какой объект?!
Апрель.
Ступенька.
Стреляют. Где-то стреляют.
…Ниночка! Горе-то какое…
Муж ее под Угледаром… Минометный обстрел. Тело забрать не смогли. Я ей написала, хотела поддержать. А она… «Нет меня больше. Я теперь вместе с ним. Не пиши мне, не звони…»
А внизу был вовсе не подвал.
Внизу было то же, что и наверху: комната, пианино. Круглый стол, накрытый вязаной скатертью с бахромой. Под потолком — старая люстра на деревянной «ножке»-подвеске с матовыми «тюльпанами». Горят все шесть лампочек.
Нет, пять. Одна перегорела.
В комнате прибрано, подметено — хоть с пола ешь, говорила моя бабушка. И пианино, хоть и старое, блестело уютным лаком без единой царапины. Ни малейших признаков разрухи, запустения, чувства брошенности. Да, и окна — не те, новые, что поставили взамен выбитых взрывной волной.
Наверняка эти окна стояли здесь до войны.
— Здравствуйте, — сказала жиличка, улыбаясь. — Давайте знакомиться?
Я кивнул.
Она была спокойная, уютная, домашняя. В другой ситуации я бы сказал: живая. Просто сидела на полу, привалясь боком к пианино. Мало ли зачем люди сидят на полу, правда? У каждого свои странности.
Она в домике, подумал я. Точно, в домике.
В безопасности.
— Меня зовут Тамара Петровна. А вас?
— Роман, — откликнулся я.
— Просто Роман? Ну тогда я просто Тома.
Я шагнул вперед:
— Тамара Петровна, у вас часто бывают гости?
— Вы первый. А почему вы спрашиваете?
— Ну, вы так легко приняли мое появление…
— А как я должна была его принять? Садитесь, вы, должно быть, устали. Если хотите, садитесь на диван.
Я сел на пол, напротив Тамары Петровны.
— Можно вас спросить? — кивком головы я указал на ее руку.
Пальцы Тамары Петровны и здесь продолжали свое настойчивое движение, которое привлекло мое внимание еще наверху.
— Что это вы делаете?
— Лист, — охотно откликнулась она.
— Какой еще лист? С дерева?
— С Доборьяна. Это город такой, в Венгрии. Ференц Лист, композитор. Вторая Венгерская рапсодия. Там сложная левая рука, мне она никогда не давалась.
— Вы музыкант?
— Учительница в музыкальной школе, по классу фортепиано. На концертах аккомпанировала струнникам. Скрипачи, виолончелисты…
Я вспомнил мать с дочерью, похожих на собачек чихуахуа. Вспомнил их замученный вид, трясущиеся пальцы. Значит, Лист? Вторая Венгерская?
Волшебная, мать ее, сила искусства.
— Вы же понимаете, — спросил я, — что здесь нельзя сидеть вечно?
Да, я такой. Тактичный. Не умею в прелюдии. И в рапсодии не умею. Мне об этом еще жена говорила, а я обижался. Молодой был, глупый, вот и обижался.
— Почему? — удивилась Тамара Петровна.
И пока я искал ответ, судорожно подбирая аргументы и не находя ни одного убедительного, кивнула:
— Понимаю, Роман.
Они все понимали. Все жильцы, кого вытащила, вывела, освободила наша бригада. Наташа, дядя Миша, Эсфирь Лазаревна, другие, кто был до них, до меня, — вы стояли над лестницей, кричали, срывая горло, стараясь, чтобы вас услышали внизу, ниже самого страшного страха, вырубленного ступеньками. Вы звали, каждый по-своему, как умел — колыбельной, поминальной рюмкой водки, добрым словом, приказом, похвалой, упреком, — и вас слышали, откликались; спотыкаясь, шли навстречу.
Шли наверх.
Я встал:
— Тогда давайте уходить.
— Не могу.
— Боитесь?
Она вздохнула:
— Боюсь. Очень боюсь. Вы даже не представляете, как мне страшно. Но дело не в этом. Даже если бы я не боялась… У меня ноги отнялись. Может, от страха, не знаю. Не дойду я, не смогу.
— А если вместе?