С другими жильцами было легче. Со всеми, кроме этого. Ему надо ехать. Нам надо его остановить. У каждого, как ни крути, своя работа.
Своя дорога.
Когда учительница музыки исчерпала репертуар, ее сменила Наташа. Последним был дядя Миша. Я видел, как он что-то втирает жильцу, убеждает, убалтывает, а потом — я глазам своим не поверил! — дядя Миша заворочался, беспомощно глянул на нас через плечо и полез на место водителя, хватаясь за руль.
Жилец ударил его локтем в голову.
Ударил сухо, коротко, резко, я бы сказал, профессионально. При этом взгляд жильца ни на миг не оторвался от дороги. Я даже не был уверен, понимает он, что сделал, или нет.
— Надо ехать, — объяснял мне дядя Миша, когда я помог ему выбраться наружу. Беднягу шатало, он моргал невпопад и плохо держался на ногах. — Ромка, слышишь? Я с ним работаю, а сам понимаю: надо ехать. Парни ждут! Аптечки, турникеты, бандажи… Нет, ты понимаешь?
Я кивнул.
— Ни черта ты не понимаешь! Дурила! Парни ведь ждут… Правильно он меня! Мало врезал, нужно было добавить. Я бы за рулем, если б кто-то на мое место без спросу полез, еще и не так приложил… Убил бы гада! Надо ехать, Ромка! Надо!
Я взял дядю Мишу за плечи. Встряхнул что есть сил:
— Хватит!
— Он не слышит, Ромка. Он никого не слышит. Он едет, его ждут. Ему не до пассажиров…
Ему не до пассажиров, подумал я. Пассажиров он не слышит.
Он не слышит пассажиров.
Кого он услышит?
Я подошел к своей машине, достал проблесковый маячок. Выставил на крышу, включил, дал помигать. Врубил сирену, дал поорать; выключил. Оставив бригаду растерянно молчать за спиной, я твердым шагом двинулся к «Ниве». Встал у окна водителя, козырнул:
— Старший сержант Голосий! Предъявите документы!
Жилец смотрел вперед.
— Предъявите документы! — с нажимом повторил я.
Стекло было опущено, торчал краешек — сантиметр, не больше. Я постучал в этот край костяшкой пальца — так, словно требовал опустить стекло.
— Вы что, не слышите?
Медленно, так медленно, что я еле дождался результата, жилец повернулся ко мне лицом. Оно ничего не выражало, это лицо: кожа, дубленная возрастом, лед глаз. И все равно я едва не закричал от радости. Стоило большого труда делать вид, что я раздражен.
Он больше не смотрел на дорогу. Он смотрел на меня.
— Документы!
Жилец полез в нагрудный карман. Достал права, протянул мне.
— Царев, — прочитал я вслух. — Царев Станислав Викторович. Нарушаете, Царев! Куда это вы летите с таким превышением, а?
— Надо ехать, — прохрипел жилец.
— Так ехать не надо.
У входа в лицей мальчишка лет десяти ставил на место цепь своего велосипеда. Я ткнул в его сторону пальцем:
— Вы чуть не сбили ребенка! Алкоголь употребляли?
— Надо ехать. Парни ждут.
— Вы пили сегодня? Будем делать тест?
— Не пил.
— Вчера? С вечера?
— Не пил.
— Энергетики? Возбуждающие средства?
— Нет. Парни ждут.
— Сколько вам лет?
— Семьдесят четыре.
— В таком состоянии нельзя садиться за руль. Еще и в таком возрасте!
— Парни ждут. Аптечки.
— Вы слышали, что я сказал?
— Мальчик. Велосипедист. Чуть не сбил.
— Да, мальчик. Что же вы творите, Станислав Викторович?
— Надо ехать.
— Да, надо. У вас два варианта: либо мы с вами едем в отдел — либо вы едете домой и ложитесь спать.
— Надо ехать.
— В отдел?
— Надо ехать. Домой.
— Правильное решение. Подвиньтесь, я сяду за руль.
— Надо ехать домой. Надо, да.
— Я отвезу вас домой.
— Аптечки! Турникеты…
— Я отвезу вас домой. Вы ляжете спать. А потом я свяжусь с вашим напарником, и он доставит груз по назначению. Или я отвезу груз сам, обещаю.
— Вы отвезете. Да. Домой.
Уступал место он долго, трудно. Я боялся, что он передумает, что все придется начинать сначала, — нет, Царев перебрался на место пассажира и затих, свесив голову на грудь, словно вдруг задремал. Козырек его бейсболки смешно торчал над затылком.
Я сел за руль.
Дорога, услышал я. Шум двигателя, шорох шин. Мы стояли на месте возле лицея; мы ехали по дороге. Не неслись, мчались, летели, а просто ехали, можно сказать, тащились — километров пятьдесят, не больше.
— Домой, — ясным голосом произнес Царев. — Я еду домой.