Весы звенели, качались.
Равновесие? Нет, равновесия не было.
В начале недели я даже решился — выехал из города на юго-восток, в сторону линии боевых столкновений. Хотел проверить, своими глазами посмотреть: есть ли там жильцы? По запаху их не найти, они не пахнут, но зрение мне пока что служит верно. Я сказал: выехал? Ага, держи карман шире! Крутил баранку, жал на газ, а за аэропортом, там, где поворот на Безлюдовку, выяснил, что стою на месте. По всем ощущениям — воспоминаниям?! — я ехал, двигался, гнал машину, но пейзаж за окнами не менялся.
Минут двадцать промучился — ни в какую.
Тогда я попробовал другой маршрут — на Чугуев и дальше, на Купянск, где с начала лета все закипело по новой, словно котелок на огне, — с тем же отрицательным результатом.
Город не выпускал Ромку Голосия.
Похоже, я был намертво пришит к определенному месту, вернее, территории. Мог ли я оторваться? Должно быть, мог, но только «с мясом». Как это сделать, я не представлял; ладно, долой кокетство — представлял, отлично представлял и даже время от времени отрывал кое-кого, направляя по зыбкому, последнему, единственно правильному пути. Такая дорога вела не на Чугуев и не на Безлюдовку. Хотя Безлюдовка — хорошее название, со смыслом. Сотворить то же самое с самим собой? Меня давно не накрывало. Но если сосредоточиться, вспомнить, захотеть — сильно, страстно, до одури…
Не могу. Не хочу. Рано еще.
Боюсь.
Я снова выбрался из машины. Поднял взгляд на знакомый балкон: никого. Двое суток я безвылазно торчал под Валеркиным домом — сегодня пошли третьи, — и за все время Валерка ни разу не вышел из подъезда. Да, слышу: звенят весы, будь они прокляты. С одной стороны, у парня может быть тысяча причин провести пару дней дома; с другой стороны, это подозрительно; с третьей — я мог отвлечься и проморгать его выход, а он мог проскочить мимо, забыв поздороваться…
Если я продолжу торчать на импровизированном посту, я сойду с ума. Не от жары, так от дурных мыслей. А, была — не была! Звать нас не звали, так мы не вампиры, чтобы нуждаться в особом приглашении.
Я нырнул в подъезд.
Валерка лежал на расстеленном диване.
Грипповал.
Глаза закрыты: спит, должно быть. Лицо в красных пятнах. Одеяло натянуто до подбородка. Завернулся, как в кокон, словно на дворе не июль, а февраль, и в квартире не топят. Похоже, его недавно бил озноб; а может, и сейчас бьет, не пойму.
А я, дурак! Два дня, понимаете ли, не выходит! Развел панику на пустом месте. Ладно, будем считать, что я просто зашел его проведать. Почему нет?
Будить не стану. У окна постою и пойду себе.
На полу возле дивана валялась грустная Жулька. На мое появление она отреагировала тем, что подняла голову, шевельнула хвостом, еле слышно тявкнула — и снова превратилась в печальный рыжий коврик.
— Валерочка? — в комнату зашла Валеркина мама. — Надо поесть, я тебе принесла…
Валерка заворочался, что-то буркнул.
— Надо, надо обязательно. Если ты не ешь, откуда силы взять? Я тебе бульон сварила, куриный, с тефтельками. Как ты любишь…
Поставив на стол поднос с тарелкой бульона, Валеркина мама — Любовь Семеновна, вспомнил я — помогла сыну сесть. Валерка привалился спиной к диванным подушкам, обмяк. Мать села рядом, начала кормить парня с ложечки, как маленького.
Валерка открыл один глаз, увидел меня.
— А, дядя Рома! — пробасил он не своим голосом. — Здрасте!
— Ты ешь, — отмахнулся я. — Ешь и молчи. Еще подавишься…
Валерка вздохнул:
— Болею я. Вот невезуха…
— Ешь, понял? И спи дальше. Во сне выздоравливают.
— Да ем я, ем…
Из нашего диалога Любовь Семеновна слышала только реплики сына. Не знаю, что она подумала; наверное, списала на горячечный бред.
— Тефтельку бери, — сказала она. — Вот, я тебе ложкой подавила. И жевать не надо…
Я отвернулся, стал глядеть в окно. Внизу, у входа в кабинет частного нотариуса, прогуливалась Наташа. Туда-сюда, туда-сюда, словно явилась по делу, в назначенное время, а нотариус занят предыдущим клиентом. Я не удивился: всю нашу бригаду тянуло к Валеркиному дому, об этом мы говорили между собой. Вроде как лекарство от накрывания — три раза в день после еды.