— Ты же любишь сушку? Бубличек?
— Иди гулять, рыжая, — бросил я через плечо. — Никто твоего обожаемого хозяина не украдет. Еще напрудишь в квартире: стыд и позор! Иди, не бойся, я посторожу. Слышала? Встань и иди!
Прозвучало глупо, но Жулька послушалась. Рыжий коврик поднялся на все четыре лапы и поплелся следом за Любовью Семеновной. Вскоре хлопнула входная дверь. Я скосил глаз на Валерку: спит, не проснулся. Ну и ладушки.
Что там Наташа?
Наташа, как хорошо было видно из окна, гладила обеими ладонями морщинистый ствол старого тополя. Айфон к этому времени она спрятала, руки освободились. Выражение лица у Наташи при этом было… Даже не знаю, что сказать.
Счастливое? Восторженное?!
Так, должно быть, гладят любимого человека, наслаждаясь каждым прикосновением.
Беспокойство ворочалось во мне. Ранее смутное, оно чем дальше, тем больше вырастало, набухало, занимало все свободное место. Я уже не просто беспокойство, говорило оно. Я тревога, понял?
А Наташа все гладила тополь. Черный QR-код размазался, поплыл, утратив четкость очертаний. Он волочился за Наташей несуразной тенью, как приклеенный. Поземка вела себя необычно, Наташа — тоже, и я уже бежал бы вниз по лестнице, спеша выяснить, что, черт возьми, происходит, но я обещал Жульке сторожить Валерку.
Смешно, да? Самому смешно.
Но ведь я обещал!
Ага, вон и Любовь Семеновна с собакой на поводке. Похоже, Жулька уже сделала все свои дела: хозяйка с соседками лясы точит, а собака сидит рядом, скучает. Время от времени поглядывает в сторону квартиры: на месте ли я? В смысле, на месте ли Валерка?!
Я помахал Жульке из окна.
А что Наташа? От тополя отошла, стоит спиной ко мне у самодельной клумбы под чужими окнами. Цветы нюхает. Наташиного лица мне видно не было, но что-то подсказывало, что счастья и восторга в Наташе не убавилось, напротив, прибыло. Поза? Наклон головы? Что бы это ни было, Наташа получала несравненное, невозможное удовольствие.
Поземка по-прежнему следовала за ней, как на привязи.
Одним краем черная зараза подлезла под Наташины ноги так, чтобы Наташа частично стояла на поземке, как на коврике, а другой край протянулся по тротуару к соседкам и Валеркиной маме. Что тебе там нужно, мысленно спросил я. Что?!
Или это случайность, а я напрасно себя терзаю?
Судя по увлеченной беседе женщин, никаких неудобств от присутствия поземки они не испытывали. Наташа — тем более. Какие неудобства, если она счастлива? Вон, булку подняла, у голубей отобрала…
Булку?!
Я видел сразу две картины: кусок зачерствевшей булки, который увлеченно продолжали клевать сразу два голубя — он лежал на земле, ворочаясь под ударами клювов, потому что такие, как мы с Наташей, не в состоянии поднять даже жалкую краюшку хлеба! — и кусок булки в руках Наташи. Боже, как она на него смотрит! Жаждущий на родник, безнадежно больной на чудотворное лекарство — у них, должно быть, во взгляде меньше страсти и вожделения.
Наташа откусила кусочек.
Тот край поземки, что был ближе к Валеркиной маме и ее соседкам, дрогнул, шевельнулся. Кажется, слегка задымил, но в последнем я не был уверен. Я хорошо помнил, как один вид черной поземки у кофейного киоска вызвал у Жульки приступ бешенства. По идее, следовало ожидать от собаки яростного лая, как только край смятого QR-кода потянулся к женщинам. Тогда я об этом не подумал, а Жулька поземкой пренебрегла. Собака и теперь не реагировала на присутствие черной поземки, зевая во всю пасть.
Почему?
Потому что другим краем поземка была связана с Наташей?
А Наташа все жевала, не спеша проглотить. Если раньше я говорил «счастье», то сейчас я бы назвал происходящее другим словом — «оргазм». Наслаждение, выше которого нет ничего, читалось в каждом Наташином движении, лихорадочном блеске глаз, прогибе поясницы, судороге удовольствия, пробежавшей вдоль спины, от затылка до копчика.
Любовь Семеновна распрощалась с соседками. Слабо дернула поводок, давая Жульке понять, что пора домой. Собака послушалась с видимой радостью. Поземкой Жулька по-прежнему не интересовалась.
Я еле дождался их возвращения.
Из квартиры я бы выскочил сразу, как только услышал шаги в коридоре. Но первой в комнату вошла — вбежала, словно за ней черти гнались! — Жулька. Залетела рыжей стрелой, с разбегу плюхнулась на пол возле дивана, бдительно осматриваясь по сторонам. Следом за собакой вошла румяная от жары Любовь Семеновна.
Встала в дверях.
Они бы мне не помешали: женщина и собака. Меня теперь и стены не останавливали. Но я замер в смущении: нестись к выходу через хозяйку дома было неудобно. Неприлично, в конце концов! Спросите меня, что здесь неприличного, и я бы затруднился с ответом. Но так или иначе, я стоял дурак дураком, ожидая, пока мне освободят дорогу, и не имея возможности попросить об этом.