Дочь, никаких сомнений.
К телевизору женщина стояла боком, не глядя на экран. Слушает? Вряд ли. Если и слушает, то не слышит. По-моему, она вообще не здесь: руки тряпками повисли вдоль тела, голова свесилась на грудь. Почему она стоит? Почему не присядет на диван? Стоять женщине было трудно: на ногах вздулись синие варикозные вены, колени дрожали. И тем не менее она не делала шаг к дивану или стульям, сиротливо окружившим обеденный стол.
Она не может находиться в тишине, понял я. Потому и включила телевизоры везде, где только можно, кроме спальни матери. Ей все равно, что показывают, о чем говорят. Лишь бы не тишина! Иначе она не просто забудет сесть, лечь, пойти в туалет — забудет, как глотать, дышать, одеваться…
«Я хочу жить».
В гостиной тоже висели многочисленные напоминалки. Да, теперь ясно: это не утверждения, это напоминания. Тут никто не хочет жить, вот и приходится талдычить со стен и шкафов: я! хочу!..
Они что, вдвоем тут обитают? Дочь ухаживает за матерью?
Не верю. Дочь и себя-то не обиходит.
— Предлагаем вам рецепт дрожжевого теста на желтках, — сказал телевизор в гостиной. — На нем получаются очень вкусные, сдобные и ароматные булочки…
У ног женщины шевельнулась темная тень. Поглощенный раздумьями, я сразу и не заметил поземки, так тихо — безжизненно! — она лежала. Я не заметил поземки, а она не заметила меня, поглощена чем-то, что целиком забирало все ее внимание.
— Надо коммуницировать, — с издевкой произнес я.
Тщетно. Меня игнорировали.
С дочери тоже сыпалось, как и с матери, — может, чуточку меньше, но перхоть эта была иной. Черного цвета, как поземка, она сыпалась медленно, тягуче, даже не сыпалась, а текла. Оплывала на плечи, струйками расплавленной смолы лилась по рукам на пол. Не знаю, что это было: страх? ненависть? отчаяние?!
Я сказал: на пол? Черные струйки текли с женщины на поземку. Вливались, срастались, переплетались нитями общего ковра. Так отдельные насекомые на подлете вливаются в жужжащий рой. Приглядевшись, я заметил, что на шее женщины, на пальцах, ладонях и запястьях, на ногах, изуродованных варикозом, змеятся черные нити, каждая тоньше волоса.
Такие проросли во мне самом, когда я сказал поземке «да».
— Для опары — продолжал телевизор в гостиной, — в миске соединяем двести миллилитров теплого молока…
— Сегодня до двенадцати ноль-ноль, — отозвался телевизор из кухни, — будет проводиться плановое уничтожение взрывоопасных предметов вблизи села Новая Гусаровка…
Надо коммуницировать? Они прекрасно коммуницировали — живая дочь умирающей матери и черная поземка, февральская тварь, сохранившая себя и в жарком августе. Я не удивился, когда женщина шагнула к дверям, а за ней — хвостом, плащом, голодной тенью! — потянулась поземка. Я только отошел в коридор, уступив им дорогу.
Они шли на банкет.
Я проводил их до спальни. Двери в комнату матери дочь закрывать за собой не стала. В спальне не было телевизора, а дочь нуждалась в постоянных звуках человеческой речи, в музыкальной фразе, служащей заставкой для эпизодов шоу, — в чем угодно, лишь бы не тишина! Того, что доносилось из кухни и гостиной, ей хватало. Не заходя в спальню, я смотрел, как она стоит без движения, уставившись в стену, а поземка жадно поглощает все, что сыплется с беспомощной старухи: вбирает, переваривает, отрыгивает и испражняется угарным дымком. Окно было приоткрыто, часть дыма выходила наружу, отравляя воздух во дворе, часть вдыхали мать и дочь. Мне доставалось слишком мало, чтобы реально угореть, но вполне достаточно, чтобы я кривился от дрянного запаха и боролся с головокружением.
Будь я живым, меня стошнило бы.
Впрочем, задерживаться я не стал. Быстрым шагом вышел во двор, у ворот обернулся, поднял взгляд выше — и увидел его. Того, кто ухаживал за обеими женщинами.
Он тоже открыл окно мансарды, обустроенной под скатом крыши. Мужчина лет сорока, сын и внук — тощий, узкоплечий, сутулый, в трусах и майке, он сидел за складным столом, заткнув уши берушами. Ну да, от здешних телевизоров и оглохнуть недолго! Я видел край экрана включенного ноутбука. Видел, как неестественно вздрагивают плечи мужчины, когда он стучит по клавишам и дергает мышкой. Что он делает? Работает? Тестирует программу? Админит сайт-магазин?
Какая разница?
Я увидел все, что требовалось.
Когда я возвращался к нашим, мне все время представлялся этот мужчина под крышей. Жертва потопа, думал я. Грязная вода поднимается, захлестывает этажи; пытаясь спастись, он карабкается наверх, дышит, пока может, прежде чем захлебнуться. Куда дальше? На крышу? А потоп ширится, вода прибывает, скоро и на крыше не найти спасения…