Еще бы знать, при чем тут потоп!
— Она мутирует, — сказала Эсфирь Лазаревна. — Изменяется.
— Да неужели? — с непередаваемым сарказмом бросил дядя Миша. — Фира, ты уверена?
Значения слова «сарказм» он не знал, я проверял. Это у дяди Миши природное.
— Она мутирует, — повторила Эсфирь Лазаревна, пропустив шпильку мимо ушей. — Раньше поземка объедала мертвых. И то не всех, иначе жила бы на кладбище или вообще в другом… Не знаю, как объяснить. В другом пласте реальности? В аду, если угодно? Она объедала жильцов, мертвецов, в ком сохранилось некое подобие жизни. Жизни обыденной, здешней. Затем черная поземка начала подбираться к живым, обычным живым людям.
— Кормовая база, — вздохнул я. — Она стала расширять базу.
— Да, Роман. Кормиться с живых для нее было не просто, она нуждалась в связи с нами. Вами, Наташей, дядей Мишей.
Дядя Миша вскинулся, хотел возразить — и промолчал.
— Для этого она и подсунула нам приманку чужой памяти. Мы служили ей пуповиной, связующим звеном. Мы ведь тоже не вполне мертвые, как и жильцы. Впрочем, это мы уже обсуждали. Она попробовала, мы согласились, потом отказались. Наташа, мы отказались?
— Да, — твердо ответила Наташа. — Отказались.
— Роман?
— Отказался, — кивнул я.
Эсфирь Лазаревна знала, что я отказался. Еще после первого раза — наотрез. Она спрашивала, чтобы не обидеть Наташу. И не спросила дядю Мишу, чтобы не обидеть его. Если что, он бы сам признался.
— У поземки осталось два выхода. Искать таких, как мы, которые согласятся — например, жильцов, способных на осознанный контакт, — или искать новую пуповину. Совсем новую, качественно другую.
— Живую, — буркнул дядя Миша. — Качественно, мать ее, живую. Чтобы жрать с живых, она нашла живую пуповину.
Хозяйка квартиры кивнула.
— Вы правы, Михаил Яковлевич. Но как? Как она нашла подход к живой женщине, каким образом создала устойчивый контакт? Мы не знаем, что она такое — черная поземка. Не знаем, как возникла, к чему стремится, почему именует себя во множественном числе. Все, что приходит мне на ум, извините, крайне антинаучно.
Она вымученно рассмеялась:
— «Имя нам — Легион»? Ну, знаете ли…
— Легион? — заинтересовалась Наташа. — Это из фильма? Про гладиаторов?
— Восстание Спартака! — блеснул эрудицией дядя Миша. — «Спартак» — чемпион!
Я молчал. Я не знал, о чем говорит Эсфирь Лазаревна. Знала, судя по тому, как она вздрогнула, Тамара Петровна, но ни учительница музыки, ни врач-психиатр не собирались развивать эту тему дальше.
Тамара Петровна просто перекрестилась, и всё.
— Записки, — обратилась ко мне Эсфирь Лазаревна после долгого, тягостного молчания. — Роман, вы говорили про записки. «Я хочу жить», да? И кругом бантики, цветочки. Глубокая депрессия, боязнь тишины?
Я вспомнил женщину в гостиной и орущий телевизор.
— Глубокая, — подтвердил я. — Глубже не бывает.
Эсфирь Лазаревна встала:
— Наш клиент, наш. Ладно, пойду, попробую выяснить.
— Наш? — дядя Миша тоже встал. — Фира, ты думаешь, она жиличка? Ромка сказал: живая… Ромка, балбес, ты что, жиличку проморгал?!
— Ничего я не проморгал, — огрызнулся я. — Не веришь, сам сходи, посмотри.
— И посмотрю! У меня глаз — алмаз!
— Мой клиент, — уточнила Эсфирь Лазаревна, гася ссору в зародыше. — Не наш, а мой. Я все-таки врач, Михаил Яковлевич. Роман, у вас сохранился доступ к вашим базам? К полицейским?
Я кивнул. Я сегодня все время кивал, как дурак.
— Это хорошо. Вероятно, у меня тоже кое-что сохранилось. Я имею в виду, в клинике.
И Эсфирь Лазаревна шагнула к дверям.
— Ждите, — велела она. — Я постараюсь недолго.
— Пешком? — встал и я. — Недолго? Сомневаюсь.
Я уже понимал, куда она собралась.
— Ой, Роман, вы совершенно правы. Вы меня подвезете?
А я что? Конечно, подвез. Улица Академика Павлова, 46, возле метро «Защитников Украины». Областная клиническая психиатрическая больница № 3.
Подвез и честно ждал, пока она не вернулась.
Всю обратную дорогу мы молчали. Я понимал, что Эсфирь Лазаревна просто не хочет повторять одно и то же два раза. Но молчание давалось ей с большим трудом. Наша баба Стура сияла начищенной монетой и была довольна, как кошка, объевшаяся краденой сметаной.
Но молчала, да. Железная леди, ей-богу.
— Суицидентка, — выпалила она, едва зайдя в комнату. — Я так и думала: натуральная суицидентка, — и мурлыкнула: — Суициденточка!