— Фира! — укоризненно заметил дядя Миша. — Ты же приличная женщина! Как у тебя язык повернулся?
Он весь извелся от ожидания, а тут такое!
— Самоубийца, — исправилась Эсфирь Лазаревна. — Извините, я должна была выражаться понятнее.
— Выражаться! — дядя Миша все не мог успокоиться. — Выражаться она должна! Да уж выразилась…
— Самоубийца? — перебила его Тамара Петровна. — Значит, все-таки мертвая? Рома, как же вы недоглядели?
— Живая, — успокоила ее хозяйка квартиры. — Роман не ошибся: живая. Гальцева Маргарита Алексеевна, домохозяйка, шестьдесят три года. Две попытки суицида: резала вены, глотала таблетки. Оба раза спасли, откачали. Третья попытка не подтверждена: вроде бы пыталась перерезать горло…
— В смысле? — не понял я. — Так резала или нет?
— В личном деле записана симуляция. Хотела вернуться в клинику, в стационар. У нее «качели»: дома она хочет в клинику, в клинике — домой. Сын, Гальцев Максим Игоревич, не в состоянии оплачивать длительное нахождение матери в клинике. На него оформлена опека над матерью и бабушкой, поэтому военкомат им не интересуется. Роман, сына вы видели в мансарде. В спальне вы видели его бабушку, мать нашей суицидентки — Черемизову Екатерину Петровну, восьмидесяти четырех лет от роду.
— Самоубийца, — прошептала Тамара Петровна, бледная как стенка. — Смертный грех. И депрессия, то есть уныние. Еще один смертный грех. Отец Павел, мой духовник, говорил, что уныние ближе всего к отчаянию и самоубийству. Это духовная смерть, говорил он. Уныние и желание наложить на себя руки. А мы, безмозглые, ломаем головы, как поземка создала пуповину с живой женщиной…
Она встряхнулась, попыталась успокоиться:
— Эсфирь Лазаревна, так что там с ее матерью?
— Мать лежачая. Слегла за шесть месяцев до войны, до того как-то ходила. По дому, вероятно, не дальше. Там кроме лишнего веса целый букет заболеваний, не буду перечислять. В мае этого года — инсульт. От госпитализации отказалась.
— Отказалась? — ахнул дядя Миша. — Вот дурища!
— Ну, там своеобразная история. Приехала «скорая»; сносить больную вниз, во двор к машине, не захотели. Сказали, не поднимут такую махину. А поднимут, так уронят на лестнице. Сказали, их же потом внук и засудит, если больная после падения умрет.
— И что внучок? Родная, чтоб его, кровь?
— Просил, предлагал деньги. Уверял, что без претензий, если что. Нет, не взялись. Сказали, пусть кого-то нанимает, кто согласится. Там были полицейские, они тоже не захотели. Я их понимаю, сейчас и не по такому поводу судятся… Короче, внук подписал отказ.
— Сука! — с чувством произнес дядя Миша. — Вот же сучий потрох! Бабка его, засранца, нянчила, на горшок сажала! Да я бы сам на руках вынес! До больницы бы пёр своим ходом…
— Я его не осуждаю, — пожала плечами Эсфирь Лазаревна. — Все были уверены, что она долго не протянет. День-два, ну неделя. А вынести тело — не проблема. Тут роняй, не роняй, никаких претензий. Кто ж мог знать, что она три месяца протянет? С ее-то букетом?! Кстати, симуляцию с горлом дочка устроила в июне. Видимо, хотела сбежать от умирающей матери в стационар…
Черная перхоть, вспомнил я. Черная перхоть, тягучая, как смола.
Черная поземка.
— …Десять человек, среди которых подросток, получили ранения в результате российских обстрелов Харьковской области…
Телевизор я услышал еще на лестнице, поднимаясь в кухню. Здесь ничего не изменилось, разве что в мойке добавилась стопка грязных тарелок. Не задерживаясь, я вышел в коридор и увидел, что дверь в спальню открыта. Там они, там, вся троица: мать, дочь и поземка. Гарью несет так, что не ошибешься.
Банкет в самом разгаре.
Зачем я вернулся? На что рассчитываю? Черные нити на руках, ногах, шее женщины. Поземка, ты до нее достучалась, да? Вряд ли через QR-код, но это не важно. Ты достучалась, что-то предложила — и Маргарита Гальцева сказала «да».
Если она скажет «нет» — связь разорвется.
Так себе предположение. Но даже если я прав — как убедить женщину сказать «нет»? Как докричаться? Я мертвый, она живая. Она меня не услышит.
Суицидентка. Дважды пыталась свести счеты с жизнью. Была на половине пути туда. А вдруг дорожка осталась? Мостик? Черная, ты же смогла наладить с ней связь? Если смогла ты, почему не смогу я?!
Надеяться на чудо — последнее дело.
— …Внимание, вопрос! Как этот замечательный человек называет за глаза свою родную и любимую тещу?
Телевизор в гостиной. Очередное шоу.
Я зашел в спальню.
Маргарита Гальцева стояла на прежнем месте, безвольно уронив руки и уставясь в стену пустым взглядом. Словно и не уходила со вчера! Черный половичок протянулся от ее ног к кровати. Поземка жрала в три, тридцать три горла — пировала сразу на двух столах, отданных в ее распоряжение.