Еще кусок перил: чугунная ковка, завитки.
Да, Наташа, поехали! Домой, конечно, домой…
Посветлело. Реально посветлело! Мои надежды и воображение были тут ни при чем.
— Вы за мной не ходите. Вам нельзя. Вы отдохните…
Мореный дуб, отполированный тысячами рук. Фигурные балясины. Спасибо, Тамара Петровна! Извините, отдыхать некогда — надо тащить, тянуть, подниматься. Ага, в ритме вальса! Ничего, выберусь, тогда и отдохну.
Лестница, ты когда-нибудь кончишься?!
Перхоть по краям исчезла. Мгла еще кое-где сохранялась, но пролетом выше разливалось мягкое жемчужное сияние. Делалось ярче, слепило глаза, не давая разглядеть уходящие ввысь ступеньки.
Поземка завизжала от невыносимой боли. Извернулась, выскользнула, теряя форму. Каким-то чудом прошмыгнула мимо старухи, рухнула вниз, метнулась в сторону…
Исчезла.
Мы стояли на лестнице. Я и старуха. Стояли, молчали. Ну хорошо, я сидел. Вот, встал. Нехорошо сидеть, когда женщина стоит, стыдно. Сияние манило, звало. «Все будет хорошо, — говорило оно. — Поднимайся. Не оглядывайся, не надо. Все будет хорошо…»
На негнущихся ногах я прошел мимо старухи и начал спуск обратно. Обернулся на ходу. Екатерина Черемизова, вспомнил я. Она шла по лестнице вверх. Делала то, что уже давно было ей недоступно: шла своими ногами, шаг за шагом.
Я помахал ей рукой.
— …Не знаю точно. Зашел, а она уже…
Сутулый мужчина в семейных трусах и майке часто-часто моргал. Глаза его были сухими и красными. Рука с телефоном дрожала.
— Восемьдесят четыре года. У вас должны быть записи. Так вы пришлете машину? Спасибо. Я буду ждать. Адрес…
— Нет, — тихо сказала за его спиной Маргарита Алексеевна.
И еще раз, громче:
— Нет.
Сын ее не слышал: он диктовал адрес. В гостиной надрывался телевизор. Маргарита Алексеевна вышла из спальни. Я двинулся следом. Черной поземки нигде не было. С женщины по-прежнему сыпалась перхоть, но уже меньше.
Заметно меньше.
Маргарита Алексеевна прошла на кухню. Выключила телевизор, оборвав новости на полуслове.
— Я хочу жить, — сказала она, глядя на записку, прикрепленную к холодильнику. — Я…
Голос ее дрогнул, сорвался. В два быстрых шага она подошла к холодильнику, сорвала записку, сжала в кулаке.
— Я хочу жить, — твердо повторила женщина. — Я. Хочу. Жить.
Я примерил ее слова к себе. И, не дав им времени прирасти, пустить корни в глухую безнадежность, оторвал — резко, рывком, как срывают с раны присохшую повязку. Сжал в кулаке, растер в пыль, пустил по ветру.
Да, я тоже хочу. Очень хочу.
А толку?
Август 2023
История одиннадцатая
Три шага вниз
Гроб стоял на двух табуретах.
В моем детстве так выставляли гробы у подъезда для прощания. Позже эта традиция ушла, а может, я просто перестал ее замечать. Выносили табуреты, ставили гроб — открытый, чтобы все желающие могли подойти, посмотреть на холодные, заострившиеся, уже чужие, нездешние черты покойного, заплакать или попрощаться без слёз.
Помню, одни клали в гроб цветы, пышные розы или скромные ромашки. Тогда я и узнал, что четное число цветов — для мертвых. Другие держали букеты в руках, собираясь поехать на кладбище и положить букет на свежую могилу.
Этот гроб стоял закрытым. Крышку прихватили гвоздями, чтобы не соскользнула. Наверное, тот, кто лежал в гробу, не слишком годился для обозрения. Рядом поставили третий табурет с фотографией в рамке: молодой, не старше тридцати, улыбчивый лейтенант. Лицо, что называется, простецкое, на щеках ямочки.
Край фотографии перечеркивала траурная лента.
Возле табурета с фото стояла женщина в черном платье — вдова. Глаза ее блестели сухо и неестественно. Она не плакала, словно окаменела, кажется, даже не моргала, сделавшись похожей на статую. К ногам вдовы жалась девочка лет трех, боязливо оглядываясь по сторонам. Она явно не понимала, что происходит. Время от времени девочка дергала маму за руку — пойдем, а? — и, не дождавшись реакции, замирала в ожидании.
Завыла сирена воздушной тревоги.
Девочка оживилась:
— Си’ена! Си’ена девает так: у-у-у! У-у-у!
И засмеялась.
Дальше по улице ждал катафалк — старенькая «Газель» с открытыми настежь задними дверями. Для погрузки гроба в салоне были укреплены направляющие рейки. Возле катафалка курил усталый шофер, сбив на затылок панаму цвета хаки.
Еще одна машина стояла напротив кабинета нотариуса, под тополем, который в свое время гладили мы с Наташей. Рядом курили сигарету за сигаретой четверо побратимов в военном однострое, готовые в любой момент по сигналу вдовы или шофера катафалка занести гроб в «Газель».