Народа у подъезда собралось немного. Большинство местных обитателей, кто знавал покойного, уехали из города еще в прошлом году, при первых обстрелах, и, похоже, до сих пор не вернулись. Вынужденные переселенцы из области — эвакуируясь из опасных, ежедневно накрываемых ракетами и артиллерией районов, они брали в аренду опустевшие городские квартиры — стеснялись подойти, попрощаться с чужим для них человеком. Проводить лейтенанта пришли три-четыре старушки, пожилой инвалид на костылях и пара соседок средних лет, подруг Валеркиной мамы. Вечно забываю, как их зовут.
Ага, и Валеркина мама тут — на балконе. Всхлипывает, отсюда слышно. Поэтому, наверное, не спускается. Не хочет, чтобы видели ее слезы.
А Валерка спустился. Глядит, вздыхает.
— Знакомый? — спросил я.
— Витёк, — парень шмыгнул носом. — Сосед с пятого этажа. Под Купянском погиб. Сеньковка какая-то, что ли? Бои там, пишут, лютые…
У ног Валерки сидела сонная Жулька. Зевала, время от времени чесала лапой за ухом. Ее спустили с поводка, но Жулька старалась не отходить далеко от хозяина.
— Какой он тебе Витёк? В два раза тебя старше, небось?
Прозвучало резко, словно упрек.
— Он сам просил, — к счастью, Валерка не обиделся. — Просил, чтобы его так звали: Витёк. На дядю Витю обижался, щелбана давал. Не больно, для вида. В футбол с нами гонял, на воротах стоял. Сабли выносил, разрешал брать.
— Сабли? — не поверил я. — Настоящие?
— Спортивные. У него две сабли было.
— Эспадроны, — вспомнил я.
— Ага. И маски. Учил нас, как надо…
Я завидовал. Черт возьми, как же я завидовал! У меня в детстве не было такого Витька с саблями. И в футбол мы играли сами, без старших. А когда играли старшие, они нас, мелкоту, не брали.
— Ты чего не в школе? — сменил я тему. — Прогуливаешь?
— У меня онлайн. Занятия, в смысле.
— Врешь, я в новостях читал. Школьников с сентября в метро учат, оборудовали для них безопасные помещения. На шестьдесят классов, что ли…
Про уроки в технических помещениях метро писали много. Выкладывали снимки импровизированных классов: столики из пластика, желтые и зеленые, такие же яркие стулья, на стенах — забавные картинки. Напротив входа — стол посолиднее, для учителя. Говорили: убежище, звукоизоляция, поездов практически не слышно. И в случае обстрела — нормально, никто не пострадает, можно не волноваться. Родителям по три раза на день выставляли в интернете памятки: детям с собой давать питательные батончики, бутылку с водой, влажные салфетки. Желательно — одеяло, легкое и теплое. Обязательно — телефон с зарядкой; если есть, положить в рюкзак пауэрбанк.
Да, еще записку в карман: ФИО ребенка и контакты родственников — имена, телефоны, адреса.
— Это для маленьких, — отмахнулся Валерка. — Их надо учить этой… Как ее? А, коммуникации.
Я вздрогнул.
«Надо коммуницировать», — как в ухо прошептали.
— А ты большой?
— Я большой. У меня сейчас украинский язык: конфа по зуму. Чередование предлогов «у» и «в». Я с училкой договорился, я и так все это знаю.
— Точно знаешь?
— Точно.
— А если проверю?
— Да сколько угодно! Мария Петровна в курсе. Отпустила попрощаться…
Мне было без разницы, прогуливает он уроки или нет. Мне было все равно, правильно он чередует предлоги или ошибается. Проверить я его тоже не мог: забыл все, чему учили, забыл начисто, пишу, как придется. Я всего лишь хотел отвлечь парня, перевести разговор на будничную рутину.
Не получилось.
Сейчас все психотерапевты. Все, кроме меня.
Я обнял парня за плечи, понимая, что это тоже плохая идея, и не имея ничего другого про запас. Это было единственное, что я мог сделать; это был единственный живой человек, которого я мог обнять в сложившихся обстоятельствах. Я сделал это — и, наверное, выбрал неудачный момент, потому что чуть не свалился в обморок от потрясения.
Я увидел лестницы. Много лестниц.
Что-то произошло со мной, когда я прикоснулся к Валерке, а может, не со мной, а с людьми вокруг. Все они — вдова, девочка, побратимы, соседки, шофер катафалка, инвалид, случайные прохожие, водитель пикапа, свернувшего во двор, Валеркина мама — все до единого стояли не на земле, асфальте, тротуаре, балконе. Они стояли на лестницах, каждый на своей. Лестницы уходили вниз, теряясь в хорошо знакомой мне пыльной, мутной, хищно подрагивающей мгле; лестницы убегали вверх, исчезая в жемчужном, опаловом, перламутровом, слабо трепещущем сиянии.