Я встряхнулся.
Пинком захлопнул опасную дверь, открывшуюся во мне.
Тронулся с места.
«…На привокзальной площади пожар в здании Укрпочты. Прилетов по городу не было. Службы выехали на ликвидацию.
UPD: Горели киоски, которые стоят вплотную к зданию Укрпочты. Информации о травмированных нет. Спасатели не дали огню перекинуться на здание Укрпочты…»
Я искал жильцов.
Вместо них мне подсовывали взрывы, пожары, убийства — или самоубийства, черт их разберет! — одно за другим. Я уже понимал: это что-то да значит. Я только не понимал, что именно.
И продолжал мотаться по городу.
Баллада черной поземки ехала рядом со мной. Единственная работающая станция: она замолкала, стоило мне отвлечься, и продолжала с того места, где остановилась, едва я вспоминал про нее.
«Взрыв! Еще один взрыв! Оставайтесь в укрытиях! Две стены от окна. Не пугайтесь автоматных очередей — наши дрон-разведку сбивают.
Два неизвестных беспилотника входят в воздушное пространство.
Обстановка в регионе спокойная, "шахеды" отходят в сторону Полтавской области. Оставайтесь в укрытии до отбоя…»
Война и город. Город и война.
Не так давно, в минуты судорожного просветления, я отмечал, что все это утратило для меня решающее значение. Потеряло резкость и контраст, превратилось в блеклый, мало что значащий фон. Остались жильцы, Валерка и черная поземка — раковина, в которой я укрылся от мира? Сейчас город и война вернулись, взяли в кольцо, напомнили о себе с ужасающей четкостью.
Они пришли за мной.
Время от времени мне мерещился сухой хруст. Когда я думал, что это, возможно, по раковине бегут трещины, я задыхался от страха.
Я несся по городу в поисках жильцов, как в свое время неслась — помню! — черная поземка. Та, что говорила про себя: мы.
— Мне не следовало этого делать, — сказала Эсфирь Лазаревна.
И повторила звенящим голосом:
— Я не имела права это делать!
Еще из прихожей я услышал, что все наши молчат. Не знаю, как можно услышать молчание, но мне удалось. Я даже задержался в прихожей, постоял минуту-другую, чтобы убедиться: молчат. Неужели такое бывает?
Похоже, Эсфирь Лазаревна ждала меня, чтобы открыть рот.
Я прошел в комнату, сел к столу. Налил себе чаю, сделал глоток, не чувствуя вкуса. Больше всего мне хотелось вернуться в машину. За столом, если честно, было неуютно. Наташа и Тамара Петровна буравили взглядами столешницу. Дядя Миша оплыл на стуле глыбой ноздреватого снега, нет, какого там снега — чугуна, вывалил перед собой заскорузлые кулаки. Не уверен, что он вообще слышал хозяйку дома.
Поминки и те веселей.
— Что? — спросил я. — О чем, собственно, речь?
И тут бабу Стуру прорвало.
Выяснилось, что талант не пропьешь, а профессию не сменишь. Уже давно — в смысле, более полугода — Эсфирь Лазаревна по собственной инициативе посещала приемы своей коллеги — более молодой, работающей по специальности и, естественно, живой. Кем там конкретно была коллега, я не очень-то понял. Психоаналитик или психотерапевт, разницы не знаю, а как это произнести в женском роде, вообще не представляю. Розы-морозы, психозы-неврозы, ПТСР, панические атаки, биполярка (надо в Гугле глянуть, что за зверь!) — уж в чем-чем, а в этих сомнительных радостях жизни сейчас недостатка не было. Короче, Эсфирь Лазаревна сидела на подоконнике (да, представьте себе, на подоконнике!) во время приема больных, выслушивала их сбивчивые монологи, ставила диагнозы и озвучивала вслух никому, кроме нее, не слышные, целиком и полностью бесполезные рекомендации.
Чтобы хватку не потерять, объяснила она.
Дня три назад на прием явилась женщина лет пятидесяти, тоже врач, только лор, в смысле, ухо-горло-нос. С виду совершенно нормальная, по поведению, манере речи, жестикуляции — тоже. Это сразу навело Эсфирь Лазаревну на неприятные подозрения, которые вскоре оправдались по полной.