Читал, напряженно прислушиваясь и почти не вникая в то, что читает. И все-таки крик застал его врасплох.
— Эй, болящий! Эге-гей! Где ты там?
Матвей пташкой пролетел до окна, высунул голову. Тот стоял внизу и держал в обеих поднятых руках по «гусю».
— Спускай конец.
Матвей заметался по комнате. Про веревку он и не подумал.
Где ее взять? Взгляд упал на длинный телефонный шнур, свитый кольцами. Ага! Мигом оборвал шнур и подбежал к окну.
— Привязывай. Ты из морпорта?
— Ага.
— Вяжи!
— Да уж знаю… Волоки!
Матвей бережно вытянул обе бутылки, прикрученные за горлышки. Мужик внимательно наблюдал за операцией.
— Сердце золотое! — крикнул Матвей. — Хоть и не знаю тебя, а свечу поставлю. Толщиной с «гуся»!
— Поправляйся… — махнул тот рукой и побрел. Одну бутылку он спрятал в портфель, из другой налил щедро полный стакан и поднял дрожащей рукой:
— За сильных духом!
С удивлением вдруг отметил, что за весь день ни разу не отключался, хотя глотал сплошной суррогат. Может, сработал дополнительный резерв выживания?
В сознании что-то совершалось, какие-то глубинные процессы, сдвиги, оползни, иногда ударяла крупная дрожь. «Последняя, даже самая последняя стадия…»
Красивые оранжевые круги плыли перед глазами. Он лежал, свободно раскинувшись. Вот они говорят: как схватило — к нам. Да ведь я сейчас сам себе не хозяин! Она ведет — по кругу или по спирали. Ради бутылки хоть сейчас на каторгу. Только перед этим дайте стакан.
Резко, пронзительно прозвучал у двери звонок, вызвавший неудержимую дрожь во всем теле. Он даже дыхание затаил, расширенными глазами глядя в коридор. Тишина тихо выла, в ней таилось угрожающее. Снова звонок. Он не двигался, напряженно прислушиваясь. В глазок бы сейчас посмотреть… но глазка у него никогда не было. Зачем глазок, коли дверь не закрывается? А если за тобой придут, то никакой глазок не поможет.
Послышался скребущий звук, и в замке зазвякал ключ.
Она вошла, оживленная, румяная с мороза, остро пахнущая свежестью. «Мне надо бы тоже помыться», — мелькнула мысль.
— Вынюхал?! — она остановилась на пороге и по-детски всплеснула руками, увидев на столе кружку.
— Где была? — с напускной строгостью спросил он, хотя прекрасно знал где — получала инструкции у Верховоды. Уала села рядом на тахту и с улыбкой сказала:
— Угадай, где я была.
Он сразу нахмурился.
— Тут и угадывать нечего…
— В аэропорт летала, на ту сторону! — радостно объявила она. — Взяла тебе на завтра билет. Вот.
Вытащила из сумочки и помахала перед ним длинной голубоватой бумажкой. Он взял, посмотрел: прямой до Москвы.
— Никак не могла добудиться, взяла твои деньги, — продолжала щебетать она, роясь в сумочке. — Вот сдача, можешь пересчитать.
— Спасибо, — он положил билет на стол. — Хотя и напрасно!
— Почему?
— Я путешествую иным макаром…
Она посмотрела непонимающим взглядом. Он встал, извлекая из-под тахты бутылку, еще довольно полную:
— Ну что ж, сделаем отвальную…
— Откуда у тебя вино?
— Оттуда, — он указал на небо. Потом вдруг протянул рук и вытащил из ее сумочки коньяк. — Что, пожалела меня?
— Я ведь не знала… думала…
— Ну ничего. Хотя должен признаться, что устроила мне крепкую пытку по-чилийски. Народный герой и то говорил про таких как ты: садисты, — он поднял стакан. — За! Как там сказал Хайям?
Буду пьянствовать я до конца своих дней, Чтоб разило вином из могилы моей, Чтобы пьяный, пришедший ко мне на могилу, Стал от винного запаха вдвое пьяней,— Не нравятся мне эти… могильные мотивы, — она отставила стакан, но потом махнула рукой и выпила. — Ох и проголодалась!
Она стала есть, а он ласково смотрел на нее. Пропади оно все пропадом! Есть мгновение, и живи им. Как говорил его веселый югославский знакомый Мирко, показывавший туристам ночной Белград? Они ехали в затемненном автобусе, и кто-то сзади стал разводить воспитательную тягомотину, осуждавшую растлевающие ночные заведения Запада. Мирко возразил: и там люди отдыхают.
— Вы что же, проповедуете: живи одним днем? — зловеще взвился заржавленный голос. Мирко ответил спокойно:
— Зачем? Живи каждый день.
Живи каждый день, и не на картофельных ящиках, как живут тут некоторые северяне-поденщики, набивающие чулок. Этот день начался трудно, но кончился хорошо. Нет, еще не кончился, нужно прожить его достойно. А потом он снова отправится в путешествие, но не на самолете, как думает сидящая напротив прекрасная женщина. Он путешествует по-другому.
Но и ей он не скажет — зачем душу тревожить? Она достойно выдержала все испытания, выпавшие на ее долю. И, наверное, любит его даже в таком виде. Как говорил его друг Юра Абожин: «Полюби меня черненького, а беленького меня всякая полюбит…»