Первым пришел Васька Зильган. Оказалось, он и сам недавно только вернулся. Белые взяли его в плен да три месяца продержали в тюрьме, в Пинеге. Васька и слушал, и рассказывал тоже — как они тут партизанили, пока Федора не было.
— Прошлой весной последний красный отряд, что на Эжву выходил, оставил нам два десятка винтовок, да четыре сотни патронов, да три гранаты. Сказали: такое вышло распоряжение из Усть-Сысольска, от начальства. Ну, мы сразу догадались: значит, Федор нашел там того матроса… Гордей еще говорил: я же точно знал, матрос матроса в беде не оставит, они же все — братишки. Мы просили хоть один пулемет, но не дали нам пулемета. Если бы с пулеметом — нипочем бы нас не взяли. Да мы сначала и без пулемета никого близко не подпускали, — хвастал Вася. — Кругом белые, в низовьях Ижмы, верховьях Печоры — всюду. Только у нас советская власть. Только было сунутся к нам, а мы, не спрашивая, кто да зачем — трах-бах! — да и пошли вы все к такой-то матери… Да ведь, Федор, надолго ли четыре сотни патронов? Раз пугнули каких-то верховых, другой раз — пеших, а к осени у кого обойма осталась, у кого и того меньше. Опять же соблазн, при казенной винтовке, то ворону собьешь… то еще чего, надо же испробовать… Начали нас поджимать. А красных нет и нет, куда они делись, никто знать не знает, нам не доложились. Пошли разведкой на Кыръядин, а там белые стоят. Куда деваться? Решили разойтись, от греха, по охотничьим заимкам. Ну, Федор, сам знаешь… от чужого спрятать можно, а от домашнего вора нету запора. Свой гад и выдал. Из Кероса, кулачина Алексей Трипан, помнишь? Мы же с тобой пожалели гада, когда хлеб делили. Ах, мол, дети у него… Отобрать бы весь хлеб, не церемониться, пускай бы лапти отбросил… Он, гадюга, сам по лесным избушкам белых водил, партизан ловили. Он и Гордея выдал, там, у избушки, его и расстреляли. Одиннадцать человек, гады, убили. Да нас, девятнадцать, в тюрьме гноили, в Пинеге архангельской. Если б ихние пулеметчики не восстали, не знаю, какому я богу теперь молился…
— А эти… кто белым помогал, где нынче? — спросил Федор.
— Заарестовали гадов. Всего числом четырнадцать. Трипан бежал было, но попался, вражина. Поставили его к стенке… Да не всех прижали. Я вот сосчитал, в нашей только деревне еще бы человек пятнадцать надо прижать, кто больно перед белыми лебезил…
— Господи, страху-то натерпелись, — вступила мать. — Тот Трипан бесстыжий прямо домой белых привел. Где, говорят, старший твой? Мы ему покажем, как хлеб у людей отбирать. Я говорю, побойтесь бога, нехристи вы экие, он же не себе отбирал — народ голодом сидел. Да и мы свой хлеб первые людям отдали. Заткнись, кричит, старая ведьма. Здесь, орет, красное гнездо, тут надо с корнем все повыдернуть. Господи, как и живы остались…
Мать заметно остарела в последний год, пока были в разлуке. Седые волосы лезли из-под платка, щеки впали, углы рта скорбно опустились, и похудела сильно, стала как подросток. После приезда Федора Вася Зильган сделался частым гостем в их доме. Как хороший сосед да вроде и товарищ по несчастью. Он весело шутил с Агнией и Ульяной, почтительно разговаривал с родителями. И всегда готов был помочь, если чего требовалось, его и просить не надо, сам видел и предлагал. Так, будто в его собственном хозяйстве все дела были давно решены и сделаны. Вообще — то Васька себя не шибко утруждал по хозяйству. Маленькие клочочки земли их семья перепахивала первая, земля была легкая, но и бесплодная. А новых росчистей Васька не делал и хозяйство не расширял. Только посмеивался: старикам хватало, да и мне довольно. Я, мол, человек не жадный. Сколь недостанет — в лесу доберу, в тайге и растет, и бегает, и летает… Такой вот неунывака. Каждый год, к лету, занимали Зильганы у людей муки, мешали ее с пихтовой корой и ничего, ели. Другие в деревне за несчастье почитали — кору жевать. А эти… Ну, это дело личное, хоть палку грызи, ежели ты такой всеядный. Но отец поварчивал, когда кто-нибудь шутил насчет частых гостеваний Васьки Зильгана: вот, мол, будущий зять, Агнии надежный жених.
Батя говаривал: подальше бы держаться от этаких женишков. Ты, мол, Агния, с таким мужем не пропадешь, скушно не будет — и дров нарубисся, и в кулак натрубисся.
Агния посмеивалась, себе на уме, да предполагала, вроде всерьез, а вроде и в шутку: Васька-то из ленивого племени, а на помощи соседям вон как старается. Может, ежели два рода смешать, как раз работящие дети пойдут… Отец сердился. И не понять было, куда Васька клонит.