— Хва-ати-ил… — закричал Иван Евстольич. — Ишь ты, какой быстрый! Ты, прежде объединения, поди-ка заработай, сколько Тулановы заработали. Ты в свой колхоз внеси столько же — и лошадей, и коров, и лугов… — передразнил Иван Ваську. — Ишь каков! Старый, значит, пот — в сторону? не в счет? Ах, пакостники… надо же придумать. Он, вишь, не хуже работать станет. Если б, Васька, твои слова да обмолачивать-то — то муки было б навалом! Не-ет, Васюха! Ты сначала себя уравняй со мной, да с Федором, да с другими, кто горбится, себя не жалеючи, а потом уж приходи с коммунией — предлагать. А то…
— Тут не только общий скотный двор, — сказал Васька. — Тут государство, если запишемся в колхоз, деньги выделить сулится, для послабления крестьянству, налогом облегчит, кто в колхозе, трактор даст, землю пахать…
— Да на кой мне твой трактур! — взвился Иван Евстольич, — Чего у меня трактуром пахать? Все наши земли, у каждого, во — добрая баба задницей прикроет! Я свои за три дня перепашу и засею, безо всякого трактура. И другой так, кто с лошадью…
— То-то и оно, кто с лошадью, — вцепился Зильган. — А кто без лошади? К Туланову идти, кланяться? Потому что у него две?
— А хоть бы и к Туланову, — невозмутимо подтвердил Иван Евстольич. — Или ко мне приходи. А чегой-то ты взъелся на лошадников? Мы не цыганы, чужого не крали, нам лошадки ого-го как достались, Вася. Приходи, я тебе в ба-альших подробностях расскажу, каково они мужику даются, лошадки-те. А то небось думаешь — сами прибежали: взнуздай, мол, меня, Иван Евстольич, я твоя…
— Это точно, — негромко, после того, как собрание отсмеялось, сказал Федор. — Точно, Иван Евстольич. У кого лошадки нет, тот ленивее других, только и всего. Но я не про то хотел… Я вот про что сказать хочу. Мое имя тут трепать я никого не просил, да. Худа я никому не сделал, свое добро своим горбом наживал. Я так понимаю, коммуния дело не принудительное, добровольное дело. Иначе и хозяин в деревне — не хозяин. Уж это точно. Вот, к примеру, отцы наши и деды на дальние промыслы завсегда артелью ходили. Но то ведь на промысел. И опять же с — доброю волею, не хошь в артель — никто не принуждал: бегай по парме в одиночку. С промысла вернулись — и снова каждый сам по себе. А тут Василь Петрович Зильган зовет насовсем хозяйства объединить… Тут, братишки, что-то не так. В Керосе уже объединялись. Ничего путного не вышло, сами знаете. А люди там такие же, как у нас. Ну, ежли мы не по уши деревянные — пошто нам такую же шишку на том же месте набивать?.. Я — не. Воздержусь. Кому охота общим хозяйством толочься — да на здоровье, объединяйтесь, кто с кем хочет. Никого не осужу. А меня прошу уволить, мне в своем хозяйстве не надоело, хочу жить своим добром. Что сам выращу, что в лесу добуду — то и мое. Если взайм — всегда дам. Любому. Кому верю, конечно. Ежели на помочь деревенскую — со всею душой. А за так — нет моего согласия, и не осуждайте, мужики. Надеяться на дядю — не желаю. И обижать никого не хочу. Всяк своей волей жить должен. И больше лень мне разговаривать, извиняйте, пустое это.
И Федор пошел к выходу.
Оч-чень уверенно, видать, чувствовал себя Вася Зильган там, за красным столом! Ему бы смолчать, а он замахал указательным пальцем на Федора:
— Ты, Туланов, ведешь кулацкие разговоры! Ишь запел… Своей волей он жить хочет! Да если всякий начнет своей волею жить… что от государства останется? Как была твоя психология кулацкая, так и теперь сказывается.
— Не знаю, Вася, какая у меня… психология, насчет психологии у меня грамоты маловато, а насчет кулака ты в самую точку попал. Кулак у меня есть. Ты его давно не нюхал, могу поспособствовать. Заодно и мозоли тебе покажу… Ты их семь годов не видел, пока галифе натягивал…
— Ты и раньше таким был, Туланов! — Голос Зильгана поднялся на обвиняющий визг. — Любил, понимаешь, чтоб на тебя спину гнули. А когда нас тут белые расстреливали… ты с городскими барышнями прохлаждался! Клешами Усть-Сысольск подметал! И теперь против линии партейной стоишь…
— Ты, Васька, насобачился слова ловить — как блох… до того ловкой! Ты поди сохой поворочай, как теперь языком! Семь годов шлялся, последняя борозда диким лесом поросла на твоем поле, а нас приехал уму-разуму учить… Ты сначала сам крестьянствовать научись. А мы поглядим, какой из тебя артельщик… Языком у нас есть кому трепать: эвон, собаки, как чужого завидят… удержу нету…
Зильган набрал воздуху полную грудь и, уже не глядя на Федора, широким взглядом обвел собрание:
— Слышали, товарищи? Вы слышали! Туланов прямо против колхоза выступает! И мне, секретарю партийной ячейки, сулится кулак свой показать… Я требую, — оборотился он к секретарю сельсовета, — занести эти вражеские слова в протокол.