Собираться он начал после завтрака. Мать заметила сборы, спросила:
— Куда ж ты, сынок? Отдохнул бы.
— Хочу в лес сходить, мама. Поздороваться надо с пармой. Сколько лет не был… вольным… Пойду.
— Сходи тогда, Федюшко.
Чувствовало ли сердце материнское, куда и зачем собрался сын? Нет, наверное. Если бы поняла она, остановила бы. Федор оделся. Засунул топор за пояс. Взял под руку свои лыжи. В лес вышел задами. Через полверсты попал на лыжню, которая явно вела в сторону Ошъеля, к его охотничьей избушке. Вот оно как, по нашей тропе ходит, по родовой, извечной. Это до какой же наглости дойти надо, чтобы жить так в деревне…
Около избушки никого не было. Конечно, кто же станет сидеть днем под крышей, если пошел на охоту! Федор снял лыжи и приставил их к задней стенке. Как всегда. Вытащил топор… но не воткнул его в бревно. Взял с собою. Вошел внутрь. В избушке было тепло, но Федору послышался какой-то дурной запах. Вот странно, человек дурной — и запах от него дурной… И с годами, похоже, запах этот приметно крепнет… Как же станет от Зильгана разить перед тем, как господь призовет его?..
На столе стояла лампа. Эко разбогател Зильган, в охотничьей избушке с керосиновой лампой живет. Федор маленько проветрил избушку, приоткрыл дверь. Потом дверь притворил и опустился на лавку. Топор положил под ноги. Так и сидел, долго, не шевелясь и ни о чем не думая.
Когда совсем стемнело, послышались хлопки лыж: идет Васька. Федор не шелохнулся. Слышал, что на улице делалось: вот, воткнул топор в угол избушки. Снял лыжи, поставил под навесом. Ружье повесил на гвоздь, слышно, приклад легонько ударился о стенку. Теперь — шуршит, стало быть, стаскивает лузан. Вот тоже повесил. Сейчас войдет. Дверь открылась, пропустила Зильгана. Он сделал шаг к столу и остановился, повернулся к дверям. Голос тревожный, будто и вправду кого ждал:
— Кто есть тут, что ли?
— Ты сначала огонь зажги, потом разглядишь, хозяин, своих гостей, — тихо, без выражения сказал Федор.
— Кто ж т-тут? — начал заикаться Зильган и затряс спичками.
— Свои, — пообещал Федор. — Зажигай, зажигай, чего стоишь?
Медленно возгорелась лампа, с трудом разгоняя застоявшуюся темень в избушке. Так же медленно глаза привыкали к слабому свету. Постепенно очерчивалось белое лицо человека на черном фоне полузаброшенного жилья.
— Н-но, узнал?! — строго спросил Федор. — Со страху в штаны не наложил?
Зильган присел на другой конец лавки и затравленно уставился на незваного гостя.
— Федор! От-ку-до-ва… ты… с-сюды?..
— Откуда?! Али запамятовал? Прямо оттуда и есть. Вот и свиделись… Не ждал, что когда-нибудь встретимся? Думал, сгину я там?..
Зильган, низко опустив голову, молчал.
— Нет, конечно. Думал, твоя власть над людьми вечна, можешь их жизнями распоряжаться… А вот тебе и ответ держать пришло время. На… — Федор с лавки взял заранее приготовленный кусок нетолстой веревки и через стол протянул Зильгану.
— Н-нет, не п-посмеешь… — заикаясь, пробормотал Васька.
— Я не посмею… Ты сам это сделаешь… Сколько зла ты мне причинил… да и другим тоже… грех тебе по земле ходить… Но-но, — Федор повысил голос.
Зильган протянул трясущиеся руки, взял кусок веревки, прижал к груди, потом вдруг бухнулся на колени.
— П-прости, Федор! Не виноватый я… сверху п-приказали… Кто в колхоз нейдет, того и…
— А Ульяну… убивать? А детей? Тоже сверху приказали? Но! Вона в потолке крюк — как раз для такой погани, как ты… Видишь?
Зильган поднялся с колен, взглянул на потолок и взвыл в голос:
— Прости, Федор… Христом-богом прошу… Не бери грех на душу… Не я за все виноватый… Не-эт! Бог свидетель…
— А, бога вспомнил, безбожник! Вот и отправляйся на суд к Нему… Он милосерден. Ежели пожалеет тебя, поганого…
Зильган опустил голову, вздрагивая от рыданий. И вдруг — кинулся к двери, одним большим прыжком. Выбил дверь наружу, выбросился на снег, не удержавшись на ногах или споткнувшись о порог. «Ружье и топор», — полыхнуло у Федора, и он ринулся следом. Зильган уже рвал ружье с гвоздя. Федор перехватил стволы, потянул на себя и с силой толканул Ваську в грудь. Тот отлетел в сторону, упал на землю. Ружье осталось в руках Федора. Указательный палец сам ложился на спусковой крючок. Вот так. Взвести курок… Потом — нажать… Один раз грохнет в лесу — и не станет этой доморощенной гадины. И полный расчет. За все, что людям напоганил. За прошлое и будущее. За все…