— Нет, ничего, уже почти не болит. Только след остался шов от операции.
И улыбнулся ей. Потом девушки затянули песни, сначала коми, свои, потом пели русские, с переиначенными словами, иногда и понять было невозможно, что именно пели, но пели от души, красиво, на разные голоса. Парни выходили на крыльцо — покурить. Возвращались, от них табачищем несло — девки руками отмахивались, как от нечистой силы… Расходились поздно. С Федей прощались особо, желали ему полностью выздороветь и уцелеть на войне. Благодарили бабушку и тетю Настю за хороший вечер, за приют. Анна накинула платок и вышла проводить подруг. И Федор вышел на крыльцо, подышать свежим воздухом.
На крыльце застал Анну с той самой подружкой, остальные уже разошлись.
— Федя, а ты меня не признал? — озорно спросила девушка.
— Нет, не признал, — честно сознался Федор. — Лицо знакомое, ну очень знакомое, а вспомнить никак не могу. Видно, выросла, повзрослела…
— А я тебя, Федя, еще с той Троицы помню, когда ты на скалке всех наших парней перетянул. Ты еще грозился увезти меня в верховья Ижмы, к своей сестре, за то, что перечила я тебе, — сказала девушка.
— У! — сразу вспомнил Федор. — Так это ты? Та самая, бранчливая… Ульяна, кажется, aгa?
— Она! И теперь еще — Ульяна! — весело рассмеялась девчушка и бегом спустилась с крыльца. Обернулась к Анне: — Аня, завтра мы на посиделки к Евгении Тимофеевне попросимся. Сложимся — пустит. Пойдем ведь?
— Пойдем, Уля, обязательно пойдем. Может, и Федя еще на денек останется? Погуляет с нами?
— Во-во, пусть останется, успеет еще домой. Может… мы ему невесту из Кыръядина подберем, такую, что не пожалеет, — снова весело рассмеялась Ульяна и махнула рукой.
И Федору — вдруг — очень, очень захотелось остаться. Уж как соскучал по дому, по родным, — а тут понял, что непременно останется здесь еще на день, чтобы следующим вечером, на посиделках, побыть рядом с этой насмешливой Ульяной…
Накануне днем обговорили, что домой отвезет Федора его двоюродный брат, четырнадцатилетний Петя. Хотели выехать рано утром назавтра. Так что сейчас бы самая пора спать, дабы в дороге не клевать носом. Федор поднялся на полати, неторопливо снял тельняшку, напряг и распрямил плечи, поиграл мускулами — тело соскучилось по домашней работе. Надо было предупредить бабушку и тетю Настю, да и Петю тоже:
— Тетя Насть, бабушка, слышьте… Если я еще на завтра останусь, а? Ничего? А послезавтра пораньше и выедем…
— А-а, понравились наши девчата! — сразу разгадала тетя Настя. — Так-то вот… красиво наши девушки поют, заслушаешься…
— Оставайся, дитятко, поживи, — откликнулась и бабушка. — Нам-то лишний день радости, оставайся, Федюшко.
Вздохнула старая.
— Гришатку-то мы теперь никогда не увидим…
Тетя Настя всхлипнула, но переборола себя и обратилась к Петру:
— Ты, Петя, тогда съезди завтра за дровами, сынок.
— Да мы вдвоем и съездим, — обрадовался Федор. — Быстрее управимся, — и толкнул братана в бок. На одних полатях спали.
— Ты бы отдохнул, Федя, — попросила бабушка. — Вон уж сколько тебе досталось… А Петя наш и сам справится, эвон какой вырос, полный мужик…
— Ничего, помогу. Работа по дому — она сама по себе отдых. Дрова в сани грузить — это не пудовые снаряды таскать да в ствол пушки запихивать… Живой остался, так теперь я воз дров хоть на себе приволоку!
— Ну сходи либо, дитятко, коли соскучал по крестьянской работе, — улыбнулась бабушка, по голосу слышно было — улыбнулась. — Только оденься теплее.
И Федор уснул со счастливой улыбкой. Конечно, до родного дома еще ехать и ехать, но и бабушкин дом — родной, все тут такое понятное, свое, близкое… До чего же хорошо здесь!
Назавтра Федора одевали бабушка и тетя Настя, выбирали из рабочей одежи, что получше, потеплее, что подойдёт. Зипун подошел дедов, а валенки и беличья шапка с длинными ушами достались дяди Дмитрия… Пётр ждал на улице, готовый ехать. Федор сначала, обошел вокруг запряженной лошади: потрогал ручку топора, воткнутого между прутьями мата, настланного в санях, деревянную лопату — снег разгребать, покачал дугу, попробовал гужи.
Пётр обиделся:
— Проверяешь? Думаешь, не… Но Федор разгадал обиду братана:
— Нет, нет, Петро. Я же вижу, какой ты крепкий, вижу — наверняка затянешь супонь, как полагается. Просто сам я давненько лошадь не запрягал… — говорил и тайком высматривал, не покажется ли из соседнего дома Ульяна. Нет, не показалась. — Знаешь, Петро, после пушек, снарядов, после железа всякого так мне хочется ко всему деревенскому прикоснуться… Давай, поехали. Ты садись в сани, а я по деревне пешком пройдусь. Только не гони сильно.