— Ну, что?
— Видно, руку сломал, антихрист… Шевельнуть не могу, — сквозь зубы признался тот.
Федор усмехнулся:
— Ничего, пока не сломал, не боись. Бабушка потрет и выправит, до свадьбы обязательно заживет. Если, конечно, еще раз не нарвешься на умелого и не захочешь чью-нибудь голову прищемить… На крыльце появились Анна с Ульяной. При девчатах парень стонать перестал. А те сразу поняли, что тут происходит:
— Эй, бесстыжие! Не вдвоем ли на одного? Только посмейте!
— Да что вы, девочки, — сказал Федор совершенно серьезно. — Ребята просто интересуются, какие из себя германцы да как их кайзер одевает, ну и все такое…
Парни ушли.
— Я за прялкой сбегаю, — заспешила Анна.
— Вязанье мое прихвати, — попросила Ульяна.
Они стояли вдвоем, рядышком, и молчали. Уля склонила голову и носочком валенка колупала снег. А Федор смотрел и ждал, когда она поднимет голову да взглянет на него. Он понял уже, понял, что не будет теперь ему покоя, нет, не будет. Вот эта Ульяна и не даст ни днем, ни ночью. Ульяна — а не Саня из Переволока, которая так нравилась ему до службы на флоте.
Саня из Переволока… Встречались они редко, но Саня всегда была ему рада. И родители радовались, уже за родственника считали, только и оставалось подождать, когда невеста подрастет да и отпируют свадьбу. До службы со свадьбой не успели, но восемнадцатилетняя Саня провожала Федора уже на правах невесты. Они ни разу не поцеловались даже, не прижались друг к другу — так уж вышло. Федор Сане и подарок купил, когда ходили в Финляндию, — опять же Володя Борщевский надоумил.
Купил красивую черную шаль с широкими красными цветами и длинной бахромой… Думал, на побывке устроить помолвку и подарить Сане. А может, и свадьбу сыграть, если все хорошо получится. Если, конечно, родители против не будут. Отец-то сейчас как раз в лесу на охоте. Но и то сказать, ведь он, Федор, снова уедет на корабль, и как дальше сложится — бог весть…
Так он думал до вчерашнего дня. А как увидел Ульяну — так и отступила Саня куда-то далеко-далеко, отсюдова и не видать. Выходит, не в самом сердце она была, Саня-Санюшка, а где-то около… Что ж теперь делать? Да и Ульяна…
— Уля, сколько тебе лет? — вдруг громко спросил Федор, она даже вздрогнула от неожиданности.
— Мне? В Рождество уже семнадцать исполнится. «Вот, — подумал про себя Федор, — ей еще и семнадцати нету, а я тут думаю всякое… Мне обратно на войну ехать, а когда вернусь? Через год? через два? Да за это время Уля такою красавицей станет… отбою от женихов не будет».
— А что ты меня про годы спросил? — Головы Ульяна не подняла, понимала, конечно, о чем Федор думал.
— Так…
— Нет, не так ты спросил. Ты скажи, Федя.
— Скажу, Уля, Когда обратно поеду, с побывки, непременно скажу. Если, конечно, ты не забудешь и снова попросишь.
— Не забуду. Буду ждать и опять спрошу, — чуть слышно сказала Ульяна.
Назавтра утром Петр и Федор выехали раненько в легких пошевнях. Сена и овса взяли вдосталь, так что до верхнего Эжвинского волока пришлось им сидеть наверху, свесив ноги по бокам возка. На первой остановке покормили лошадь и ноги подняли в сани, а после отдыха в следующей деревне они поехали уже по-барски, упираясь спинами в задник саней. Федора не оставляли мысли об Ульяне. Только о ней и думалось. Мерзлая земля успела прикрыться снежным пуховичком толщиной в пять вершков. Лошадь рысила резво, санки словно сами гнались за лошадью. Лишь на подъезде к Переволоку мысли Федора приняли другое направление. Предстояла встреча с Саней, Александрой. Она считалась его невестой. Что-то надо было и ей сказать, чтобы и по правде, и чтоб не обидеть. Она-то ни в чем не повинна.
А как сказать — и правду, и не обидно? Как это можно не обидеть невесту?.. Аж нехорошо стало Федору от предстоящего объяснения. Он прикрыл глаза и крепко сжал веки. Нет, врать он не станет — скажет все как есть, пусть не ждет его больше. Сложится у него с Ульяной, или не сложится — бог весть, война идет… Сегодня, может, еще и живой, а завтра — прости-прощай… Так что хитрить не с руки. Так и скажет Сане: обнадеживать я не стану. Да и другое я понял, Саня, — мила ты мне, мила, а любви нету. И, значит, за себя поручиться я не могу. Вдруг да выпадет мне судьба навроде той же Ульяны? Понесет меня тогда… как лист осенний, и только горя тебе принесу, слез ненужных.