Спели еще две песни и, одну веселую, впору было в пляс пуститься. А Федор сидел и думал, как же подарить свою шаль Ульяне — подарок для долгой памяти… И решил так: как соберется Уля домой, он выйдет чуть раньше на крыльцо и там ее обождет. Так и сделал. Как только Ульяна заикнулась, что вот загостилась, пора и честь знать, Федор накинул тулуп, сунув под бушлат заранее приготовленный сверток с шалью. Девчата вышли из избы втроем. Но Анна, увидев на крыльце Федора, тут же позвала Агнию обратно:
— Пойдем, Агнюша, домой. Федя Ульяну проводит. Матросу такое дело можно доверить…
Остались Федор и Ульяна вдвоем на крыльце.
— Уля… я тебе что-то сказать хочу, — начал было Федор, чувствуя неуверенность перед этой молоденькой девушкой. Подойти бы, обнять за талию, прижать к груди, поцеловать горячо… А вот не мог он так — была какая-то непонятная преграда тому внутри самого Федора, и преграду эту ничем, пожалуй, не объяснить…
— Скажи, Федя, — повернулась Ульяна, — что обещал, когда домой ехал, скажи.
Она спросила чуть слышно, видно было, не давало ей покоя то, недосказанное, — что так хотелось услышать.
— Уля… веришь ли… я, как встретил тебя, так ты из моей головы не выходишь. Только о тебе и думаю, ага, правду говорю. Ты мне вот как нужна… чувствую, понимаешь… не могу без тебя…
— Федя, и я тебя всю неделю ждала… каждый день. Только ты уехал, я на второй день уже жду… Дуреха, да?
Ульяна приподняла лицо и несмело взглянула на Федора. Он подошел поближе, осторожно обнял ее.
— Уля, о чем я прошу: подожди меня… Как вернусь совсем, пошлю сватов. Что скажешь, Уля?
— Подожду, Федор. Приезжай скорее. Ждать тебя буду.
— Война проклятая… сколько она еще… никто не знает. Но помни, Уля: я твой, я только о тебе… Жди, очень прошу.
— Ты только возвращайся, Федя, и позови. А я дождусь. Ты только никуда не сверни по дороге…
Они поцеловались по-юношески робко.
— Пойду я, Федя, пора мне. Матушка…
— Погоди, Уля.
Федор торопливо вытащил из-под бушлата сверток, развернул свой подарок — красивую шаль в пышных красных цветах — и накинул Ульяне на плечи.
— Вот… подарок тебе… Наденешь, сразу вспомни, кто тебя любит больше жизни…
— Что ты, Федя… зачем?.. Что я дома скажу…
— А что хочешь, то и скажи. Лучше всего правду: жених, мол, подарил. Не отказывайся, если не возьмешь, одно только и буду думать: не хочет Уля меня ждать…
Ульяна сама обхватила Федора руками, прижалась к нему.
— Да что ты, Федя, да береги тебя господь… Назад возвращайся… ждать буду… год… два… сколько придется. Я своему слову до гробовой доски не изменю, так и помни.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
После возвращения в Кронштадт Федора Туланова направили на тральщик, названия у тральщика не было (не крейсер, не дорос до собственного имени) и звали его по номеру — шестнадцатый. Крейсер «Богатырь», на котором Туланов получил ранение, из последнего, того самого боя вышел самостоятельно и до базы дошел своим ходом, но, видимо, пострадал изрядно и был поставлен в ремонт. Туланов быстро привык к новому кораблю и новым товарищам по службе, да и что привыкать, тральщик, конечно, не крейсер, ну так и что, ну маленько поменьше железа вокруг… В феврале командир корабля капитан третьего ранга Никонов созвал команду и объявил перед строем: в Петрограде свершилась революция и вся власть из рук царя перешла Временному комитету. С этого момента Россия стала свободной демократической республикой: у всех людей будут — одинаковые права. И у матросов, и у офицеров. У крестьян и больших чиновников. И все станут служить не царю-батюшке, а Временному комитету революции. Вольно, р-разойдись…
На другой день снова проиграли «общий сбор», но на этот раз матросы стали не «по линейке», а одной общей кучей, как толпа на улице. Сказали: это не построение, а митинг. Открыл митинг от большевистской ячейки матрос Тараканов, из машинного отделения. Выслушал Федор Туланов нового оратора. Сказать по совести, не очень-то понял он и командира — вчера, когда вместе со всеми кричал «ура» свободной демократической республике, и сегодня — Тараканова. Слушая последнего, вспомнил, что Илья, с которым они выходили в верховья Эжвы, тоже говорил о большевиках и себя называл большевиком. И про равенство говорил. Смотри-ка, великая сила оказалась у этих самых большевиков, если через столько лет все сошлось как по писаному…
Тараканов звал собрать революционный судовой комитет, чтоб, значит, офицеры не могли своевольничать. И даже командир.