Как-то утром, направляясь в сторону Модягоу, Бутовский очутился на Базарной улице, где когда-то заразилась Лебедева. «В Маньчжурии заболело и погибло около ста тысяч человек, — припомнились ему слова Заболотного. — Сто тысяч!.. А эпидемия все-таки остановлена, она не перекинулась в Забайкалье, Сибирь, Европу…»
Китайская часть Харбина была пустынной, на дверях фанз белели меловые знаки — кружок означал, что здесь больные; кружок, перечеркнутый крестом, возвещал о смерти; фанза, с которой была снята кровля, говорила о том, что оставшийся в живых хозяин ждет, не проникнет ли солнечный луч в сырые углы, чтобы убить еще гнездящуюся здесь заразу.
За городом собирали трупы. И, видимо, туда держали путь всадники, неожиданно показавшиеся за поворотом. Бутовский узнал Заболотного и Громашевского. Они мерно покачивались из стороны в сторону на лохматых «монголках».
— Что вы здесь делаете? — удивился Заболотный, увидев Бутовского. Он придержал лошадь. — А мы вот со Львом Васильевичем организуем уборку трупов.
И, желая, вероятно, пояснить какую-то увлекшую его мысль, тяжело слез с седла. Громашевский последовал его примеру.
— Известно, — сказал Заболотный, — что заражение первичной легочной чумой происходит воздушно-капельным путем от больных легочной же чумой. Короче: первичная легочная чума проникает в организм через дыхательные пути с воздухом, зараженным чумными бактериями. Однако мы должны помнить о том, что чумные- трупы некоторое время тоже заразны. Наиболее быстрым способом их устранения является массовое сжигание.
— Простите, профессор, у меня есть вопрос, — обратился к нему Бутовский.
— Да, пожалуйста…
— Несколько лет назад вы выдвинули гипотезу о связи «тарбаганьей болезни» на Дальнем Востоке с чумой, которой болеет человек, то есть вы предполагаете, что чумные бактерии в межэпидемический период в Маньчжурии, Монголии и Забайкалье сохраняются в дикой природе — у Грызунов. А некоторые ученые полагают, что хранителями чумы в период между эпидемиями являются захороненные трупы.
— Сейчас я вам это разъясню, — сказал профессор.
Он начал с того, что у него пока еще нет бактериологических доказательств его гипотезы, но он убежден, что другая гипотеза — «труп между эпидемиями» — покоится на весьма зыбком основании. Сторонники этой гипотезы, выдвигая аргумент о возможных контактах роющих грызунов с чумным трупом, не учитывают одного немаловажного обстоятельства: в зимнее время грызуны обычно прекращают активную деятельность, а леюм трупы довольно быстро становятся свободными от чумных микробов. Кроме того, как известно, тарбаганы роют весьма глубокие норы, но они питаются только травой и зерном, поэтому этих грызунов не привлекают ни трупы человека, ни трупы животных. Таким образом, возможность сохранения чумных бактерий в период между эпидемиями в захороненных трупах практически не подтверждается, так как в естественной обстановке отсутствуют надежные пути для их распространения от этого источника.
— Другое дело, — добавил Заболотный, — трупы только что умерших от чумы людей. Эти трупы очень опасны, и мы правильно делаем, что их сжигаем. Это наиболее надежный способ прервать контактные случаи заболевания чумой
XXI
Казалось бы, Бутовский уже привык к опасным ситуациям, но об одном эпизоде он долгое время не мог вспоминать без смущения.
Однажды он возвращался из поселка Чин-Хэ тихим солнечным утром. Дорога вилась по склону сопки. В зарослях уже зеленевшего кустарника перекликались птицы и где-то внизу шумела Сунгари, вырвавшись наконец из зимнего плена.
Бутовский дышал полной грудью: «Скоро конец, скоро домой, в родные стены университета!..»
Внезапно закашлявшись, он остановился, вытер губы платком. Что это? На белом полотне явственно проступали небольшие красноватые прожилки…
Минуты, которые он провел на краешке своей холостяцкой кровати с градусником под мышкой, показались ему вечностью. Он вздохнул с облегчением лишь тогда, когда едва различимая ртутная ниточка застыла далеко от роковой черты.
Бутовский схватил со столика зеркальце: на верхней губе он увидел царапину.
В тот день в его карманной книжечке появилась новая запись: «За несколько минут я пережил больше, нежели за всю свою недолгую жизнь…»
Как-то утром Бутовскому, Суворову, Паллон, Громашевскому и Исаеву пришлось проходить мимо городских свалок.
Огромные ямы, куда свозили и сваливали банки из-под консервов, бутылки, корки апельсинов, обрывки бумаг и прочий хлам, были наводнены ребятишками и стариками. Оборванные, грязные, они рылись в мусоре. Неподалеку от дороги старый китаец, распухший от голода, рассматривал какую-тряпку. Тут же стоял мальчик в лохмотьях. Закрыв глаза, он откусывал острыми зубами маленькие кусочки от красной корки сыра, найденной среди отбросов.
Студенты молча переглянулись.
— Нет, это невыносимо! — сказал Бутовский после долгого молчания. — Надо заставить купцов раскошелиться и помочь несчастным сиротам.
Громашевский усмехнулся:
— Милый филантроп, неужели ты не знаешь природу капитализма: человек человеку — волк. Думаешь, что богач даст со своего роскошного стола бедняку хоть что-нибудь, кроме такой вот корки от сыра, какую грызет этот голодный ребенок? Нет, не на милость капиталистов надо рассчитывать, а бороться с ними, так же как ты боролся с «черной смертью». Бороться организованно, решительно, до победного конца!
Потрясенные только что виденным, молодые люди молча продолжали путь.
Вечером Бутовский рассказал Заболотному о городских свалках.
Профессор слушал, дымя папироской.
— Знаю, видел, — хмуро проговорил он. — К сожалению, мое воззвание о помощи пострадавшим и об устройстве приютов для сирот не нашло отклика среди купцов.
— Вот, профессор, — воскликнул Бутовский, — и вы находите, что надо заставить богачей раскошелиться и помочь беднякам. А наш уважаемый студент Громашевский высмеял меня, когда подал эту мысль.
— Громашевский прав.
— Да?!
— Представьте, да!
Вошла Беатриса Михайловна Паллон. Заболотный поднялся ей навстречу.
— Узнаете, доктор, кто это? профессор вытащил из конверта фотографию и показал ей.
— Ян Гуй!
Заболотный вложил фотографию в конверт и извлек оттуда письмо.
— Это он сам пишет. Это его каракули! — с гордостью сказал профессор.
Бутовский ясно представил себе большую семью Заболотного за круглым столом. В Петербурге теперь три часа дня. Студенты, гимназисты и маленький Ян Гуй уплетают украинский борщ, а жена профессора Людмила Владиславовна с любовью смотрит на своих питомцев.
XXII
Паллон и Бутовский стояли у подножия сопки.
Вдруг словно из-под земли появился запыхавшийся Исаев в новой форме студента Военно-медицинской академии. Он лукаво улыбнулся:
— Вы тут наслаждаетесь, а профессор просит вас сейчас же пожаловать к нему. Он едет в Мукден на международную противочумную конференцию и… вероятно, вас возьмет с собой…
Все это он выпалил залпом. Бутовский спросил:
— Откуда вы знаете?
— Так полагаю. Пока!
Паллон и Бутовский переглянулись и направились в город.
В центре города было оживленно. Около гостиницы «Гранд Отель» стояла вереница экипажей.
— Говорят, — сказал Бутовский, разглядывая экипажи, — после того как в этой гостинице умер французский врач доктор Мени, в ней была произведена дезинфекция. помещение заново отремонтировали, но, несмотря На это, никто не решался не только останавливаться в ней, но даже заходить в имеющийся при ней роскошный ресторан. А сейчас посмотри что делается: русские купцы и разного рода иностранные негоцианты снова наводнили город. И уж, конечно, поднимают бокалы за победу над чумой, а Беляева, Лебедеву, Михеля, Мамонтова и Аню Снежкову и не помянут даже…