Беляев отправился к себе, строго наказав не приходить к нему до получения результатов анализа.
Вечером его навестил Бутовский.
— Понимаешь, чумных бактерий бактериоскопически не найдено. Но… все-таки примесь крови в мокроте… Короче: ляг-ка в изолятор, Лева! — он попытался улыбнуться но улыбки не получилось.
Покидая свою комнату, где не так уж часто ему приходилось бывать, Беляев написал на стене; «Прошу после смерти уведомить мать и позаботиться о ней: товарищи прощайте!»
До последнего вздоха, находясь в больнице, он сохранял выдержку. Друзья заметили даже какую-то несвойственную ему стеснительность, словно человек в чем-то провинился.
В течение нескольких дней шла ожесточенная битва за его жизнь: ему вводили противочумную сыворотку, камфару, кислород, но силы покидали юношу. Однажды под утро Беляеву стало совсем плохо. Он силился разомкнуть запешкиеся губы, но они не поддавались.
Труп Беляева не был предан сожжению. Его похоронили в тот же метельный день капризной маньчужрской зимы.
Друзья долго молча стояли у гроба, облитого хлорной известью. Потом его опустили в могилу. Желто-серые комочки глины застучали по гробовой крышке…
Постепенно кладбище опустело, и только на свеже-оструганном кресте осталась металлическая дощечка «Пусть вечная память будет наградой за подвиги твои!»
XVI
Мария Александровна Лебедева заканчивала обход участка.
Вечерело… На угрюмой набережной Сунгари не видно было ни души.
Лебедева никогда не теряла хладнокровия, но сегодня она чувствовала себя скверно: побаливала голова, дрожали колени. Возможно, просто устала. Она прибавила шагу.
Повсюду лежал грязноватый снег. Проехал конный отряд карантинной службы, на обязанности которой была охрана городской границы.
На перекрестке, тускло освещенном одиноким фонарем она пережидала, пока проедут конные.
— Мадама… Доктор!.. — услышала она взволнованным лепет.
Из сумрака вынырнула согнутая фигура в наброшен ной на плечи стеганке.
— Мадама-доктор! — повторил китаец, указывая пальцем на ее чемоданчик. — Сюда ходи, сюда!.. Очень плохо… — Он тянул Лебедеву за рукав.
Семья Чжу Гуй-сяна прозябала в одном из бесчисленных узких закоулков. Внутри убогой фанзы еле теплилась свеча возле кана, и Лебедева не сразу разглядела на циновках, заваленных рухлядью, седую женщину. Рядом с женщиной лежала девочка лет пятнадцати.
Коснувшись ее ладони, Лебедева ощутила горячую сухую кожу.
— Тебе плохо? — спросила опа по-китайски.
Девочка на секунду открыла глаза, из ее груди вырвался стон.
— Там… еще… — Всхлипнув, Чжу Гуй-сян указал на дальний темный угол, где лежали еще четверо.
Выслушав мать и дочь, Лебедева открыла чемоданчик, достала спирт и кусочком ваты протерла резиновые перчатки, затем ввела обеим камфару.
Знаком показав на свечу, она направилась к дальнему углу. Китаец последовал за нею, шаркая туфлями.
Она опустилась на краешек кана. Здесь лежали четыре подростка, едва прикрытые каким-то тряпьем.
«Эта семья не уцелеет! — вздохнула Лебедева, приготовляя новую иглу. — Я решительно ничем не могу помочь…»
Через час Лебедева покидала фанзу. На улице было гуманно и холодно. Поеживаясь, Чжу Гуй-сян в немой тоске смотрел на врача.
— Вот что… Придется всех отправить в больницу Я пришлю карету и дезинфекторов. А вы пойдете на вокзал, в теплушку, под наблюдение. Там вас будут кормить.
Китаец покорно кивнул головой…
На следующий день профилактическому «прочесыванию» подвергся район Базарной улицы.
Суворов, работавший на одном участке с Лебедевой, увидел ее среди санитаров дезинфекционного отряда.
— Еле на ногах стою, — встретила она студента. — Одиннадцать тяжелобольных да еще три трупа. Они на чердаке. Надо разбирать крышу, иначе их не вытащить. Я и сама-то еле выбралась. — И она показала па халат, покрытый пылью и багровыми пятнами.
Санитары принесли лестницу. Орудуя ломами, они быстро разломали крышу и начали спускать оттуда больных и трупы.
Прошло три дня. В штаб-квартире, как всегда, в установленное время садились за обеденный стол. Паллон обратила внимание на необычное состояние своей подруги: она казалась не в меру возбужденной, лицо ее пылало, движения были порывисты. К еде она почти не притронулась.
Через некоторое время Лебедева поделилась с Паллон своими спасениями:
— Милая Бета, кажется, где-то я чуть-чуть ошиблась… Вам лучше уйти!..
В дверь постучали. Вошел Бутовский.
_ Что тут происходит? — весело спросил он и начал растеривать шинель. Лебедева остановила его:
— Не надо, Михаил Константинович, и… уведите ее, — она указала на Паллон. — Прошу вас…
Оставшись одна, Лебедева закрылась на ключ, достала тетрадь и долго собиралась с мыслями, прежде чем перо зашуршало по бумаге. Она не сразу услышала голос: «Откройте, Машенька!»
Пришли Богуцкий, Ясенский, Хавкин, Паллон и несколько студентов. Лебедева встретила их, прижимая платок к губам.
Напряженное молчание длилось с минуту. Невозможно было утешить человека, который знал, что легочная чума дает стопроцентную смертность.
Богуцкий мягко сказал:
— Надо в больницу, дорогая!..
— Как хотите! — тихо ответила Лебедева. — Только беспокоиться нужно не обо мне, а о других. Наши врачи и студенты могут заразиться и передать инфекцию дальше… Господин Ясенский, — обратилась она к главному врачу КВЖД, — вы должны настоять, чтобы нескольким семьям железнодорожных служащих разрешили уехать в Россию, а в их домах разместили бы медицинский персонал. Понимаете? Чтобы у каждого была отдельная комната…
Даже в объятиях смерти Мария Александровна Лебедева меньше всего заботилась о себе, все ее мысли были заняты судьбой товарищей!
Прежде чем лечь в больницу, Лебедева передала своему помощнику студенту Суворову материалы по обследованию участка, предварительно тщательно продезинфицировав их.
В больнице она отказалась от противочумной сыворотки, сказав, что лекарство пригодится для тех, у кого есть еще надежда остаться в живых. На второй день она очень ослабела и к вечеру умерла.
И вот еще один могильный холмик вырос в дальнем краю.
Вскоре после Лебедевой свалился и доктор Михель. Узнав о результатах бактериологического исследования, он держался так же мужественно и в полном спокойствии отдавал последние распоряжения по службе.
Через три дня его хоронили. Глядя на плывущий над ямой гроб, Бутовский вспомнил, как заботливо встретил их добрый доктор в день приезда в Харбин.
XVII
Облачным поздним утром Бутовский торопливо шагал за город: там был назначен сбор группы, которой предстояло обследовать окрестные деревни.
Снег на полях побурел, и, хотя по календарю стоял еще февраль, было похоже, что приближается весна.
Привычно засунув руки в карманы все той же томской студенческой шинели, Бутовский с досадой поглядывал на ноги: теперь бы в пору болотные сапоги, а не галоши, которые то и дело увязали в рыхлом снегу.
За чертой города начиналась зона оцепления, которая охватывала территорию в несколько десятков верст.
Участники экспедиции расположились у невысокого холма. Еще издали Бутовский увидел высокую фигуру Заболотного в капюшоне и охотничьих сапогах.
Заболотный лишь накануне возвратился из поездки по линейным станциям железной дороги, и весть о гибели Беляева, Лебедевой и Михеля обрушилась на него неожиданным ударом.
Теперь, когда предстояло обследование китайской деревни, почти лишенной врачебного контроля, Заболотный хотел еще раз изложить свою тактику наступления на чуму:
— Первое и самое важное — немедленно изолировать зараженного, учитывая, что при легочной чуме лечебный эффект сыворотки весьма невелик. Этого я требую категорически.