— На какое время он назначен?
— На завтрашний вечер. Нет. На сегодняшний. Господи, уже почти два часа!
— А другие договоренности? — поинтересовался Аллейн.
— Церемонию посадки деревьев я отменю, ну и на скачки, конечно, не поеду. Это выглядело бы не очень уместно, — с явным сожалением сказал он, — не так ли?
— Определенно так.
— Остается еще визит в Чекерз. Вот тут я не знаю как быть.
Громобой с самым светским видом оборотился к мистеру Уипплстоуну.
— Все так сложно, правда? — сказал он. — Скажите, что бы вы посоветовали.
Его вопрос, почувствовал Аллейн, потребовал от мистера Уипплстоуна напряжения всех его дипломатических сил. Он вышел из этого испытания с честью.
— Я совершенно уверен, — сказал он, — что премьер-министр, как впрочем и все организации и лица, питавшие надежды на возможность иметь высокую честь принять у себя Ваше превосходительство, более чем сознают, что имевшее сегодня место ужасное происшествие делает что-либо подобное совершенно невозможным.
— А, — сказал Громобой.
— По крайней мере, Вашему превосходительству нет нужды тревожиться, что в связи с этим может возникнуть какое бы то ни было непонимание, — грациозно закончил мистер Уипплстоун.
— Хорошо, — с некоторым, как показалось Аллейну, разочарованием сказал Громобой.
— Нам не следует отнимать у вас время, — сказал Аллейн, — однако прежде чем мы уйдем, я хотел бы задать вам один не совсем обычный вопрос.
— Какой?
— Я знаю, вы убеждены, что ни слуга-нгомбванец, ни охранник — «млинзи», не так ли? — ни в чем не виноваты.
— Я в этом уверен.
— И вы считаете также, что миссис Кокбурн-Монфор ошибается, думая, что напавший на нее человек был африканцем?
— Она глупая, истеричная баба. Я и гроша не дам за то, что она говорит.
— Имелась ли у них — у Кокбурн-Монфоров — причина питать неприязнь к вам или к послу?
— О да, — мгновенно ответил Громобой. — У них имелась такая причина и я не сомневаюсь, что она имеется и теперь. Хорошо известно, что полковник, приложивший руку к созданию наших вооруженных сил, рассчитывал занять в них высокий пост. Полагаю, что на самом деле ему мерещился едва ли не самый высокий. Однако, как вы знаете, проводимая мною политика состояла в том, что на ключевых постах должны находиться представители моего народа. Я думаю, что полковника это привело в ярость и он, сам того не очень желая, подал в отставку.
И Громобой — с таким выражением, словно эта мысль только что пришла ему в голову — добавил:
— Во всяком случае, он спился и больше не мог выполнять ответственных обязанностей.
— Но на прием их все-таки пригласили?
— О да! Это был вполне уместный жест. Нельзя же было сделать вид, будто полковника попросту не существует. Так в чем же состоит ваш необычный вопрос, дорогой мой Рори?
— Вопрос простой. Подозреваете ли вы кого-либо — конкретно — в убийстве вашего посла?
Вновь последовало хорошо памятное Аллейну движение прикрывающих глаза век. Громобой промолчал очень долгое время, но в конце концов сказал:
— У меня нет на этот счет никаких мыслей, кроме одной — я абсолютно уверен в невиновности «млинзи».
— Кто-нибудь из гостей в шатре?
— Определенно нет.
— Ну что ж, и на том спасибо, — сухо сказал Аллейн.
— Мой дорогой мальчик! — Аллейн ожидал услышать один из взрывов громобоева смеха, но тот взамен ласково тронул Аллейна за плечо и взглянул ему в глаза с такой тревогой и любовью, что Аллейн почувствовал себя странно растроганным.
— Разумеется, гости тут не при чем, — произнес Громобой. — И это все, что я могу сказать.
— В таком случае… — Аллейн глянул на Фокса и мистера Уипплстоуна, и те немедленно отвесили прощальные поклоны.
— У меня тоже имеется вопрос, — произнес Громобой, заставив всех замереть. — Мое правительство желает, чтобы здесь, в нашем посольстве висел мой портрет. Я хочу официально попросить вас, чтобы ваша жена приняла этот заказ.
— Я передам ей, — стараясь скрыть изумление, сказал Аллейн.
Уже у дверей он прошептал своим спутникам:
— Я догоню вас через минуту.
И когда они вышли, сказал:
— Я вот о чем хотел попросить. Будь поосторожнее, ладно?
— Разумеется.
— В конце концов…
— Тебе не о чем тревожиться. С моим «млинзи» у дверей я могу спать спокойно.
— Ты что, хочешь сказать?..
— Конечно. Это его привилегия, он чрезвычайно ею дорожит.
— Ради всего святого!
— Кроме того, я запру дверь.