– Ричард? – в ужасе прошептала она. До нее снова донеслись его слова:
– Ладно, все кончено, – а потом дверь отворилась, и свет от лестничных канделябров упал в комнату желтоватыми брызгами, и Ричард бросил своей спутнице: – Тебе лучше уйти. И ни слова никому об этом.
Вторая темная фигура поспешно выскочила из гостиной, тяжело шурша шерстяной юбкой. Затем Ричард широко распахнул дверь и встал, не прячась, в полосе света, приняв воинственную позу. Кэтрин прошла вперед еще немного, пристально глядя на него, одновременно с гневом и страхом. Она не знала, чего ждать сейчас от него. Из мужа, поступки и слова которого она понимала, благодаря их близости, он превратился в нечто непредсказуемое, вроде дикого волка, тая в себе не меньшую опасность. Кэтрин видела, что его рубашка расстегнута почти до пояса, волосы взъерошены, а нижнее белье выглядывает сквозь шнуровку его брюк. Ее замутило при мысли о том, чем он занимался, о тех лукавых косых взглядах, которые вскоре начнет бросать на нее одна из служанок, когда встретится с Кэтрин в коридоре или будет прислуживать ей за обедом…
– Ну, – начал Ричард, – и что же ты здесь делаешь?
Говорил он на изумление холодно и грубо, словно его нисколько не волновало то, что его обман был раскрыт.
– У меня есть полное право здесь находиться, – ответила она, и голос ее был слабым и высоким, вроде писка летучей мыши.
– Следишь за собственным мужем, да? Подсматриваешь? Прекрасное поведение для христианки.
Ее оскорбило, что он так неуважительно говорит о ней.
– Мне нет нужды спрашивать, чем ты тут занимался, – произнесла Кэтрин, дрожа от гнева.
– Да, уж лучше не спрашивай, – небрежно отозвался Ричард, – если только не желаешь познакомиться за свое высокомерие с тяжестью моей руки.
– Ты не ударишь меня! – в ярости крикнула она.
– Это мы еще посмотрим!
– Как ты смеешь так говорить со мной? И как ты смеешь… заигрывать со служанкой?
– Заигрывать? – он разразился грубым смехом из-за выбранного ею слова, и от этого смеха Кэтрин содрогнулась, словно каждый его звук был ей пощечиной. Наконец Ричард остановился, причем настолько резко, что она поняла: это был ненастоящий, притворный смех. – Тебе следует винить только себя. Я предупреждал тебя о последствиях, если ты меня оттолкнешь. Что ж, если ты этого не хочешь, то есть другие, которые хотят. Да-да, есть другие, моя дорогая женушка, которые по-настоящему томятся по этому, которых не тошнит от прикосновения их мужей. Да-да, – и тут голос его стал жестким, – я чувствую, что ты отстраняешься от меня с отвращением. Что ж, такого не станет терпеть ни один мужчина. Ты получила то, на что сама напрашивалась, – отныне я оставляю тебя в покое, не бойся, в таком покое, о котором ты даже и не мечтала. Я же буду получать удовольствие где-нибудь еще, да, впрочем, от тебя я особого удовольствия и так никогда не получал. А ты лучше держись за этого младенца, потому что он последнее, что ты подцепила от меня.
Ричард повернулся, чтобы уйти, а Кэтрин стояла, трепеща от отчаяния И стыда, наблюдая, как он удаляется. В последний момент она выкрикнула:
– Кто это был?
– А ты поищи! – выпалил он в ответ и со стуком захлопнул за собой дверь.
Кэтрин знала, что будет искать. Она украдкой наблюдала за служанками весь этот вечер, поглядывая на них уголком глаза, когда, по ее мнению, они этого не ожидали, – и никакого результата! Служанки всегда относились к ней холодно – да и вообще никому из слуг Морлэндов Кэтрин не нравилась, – но в их лицах она не заметила ничего нового, не было никаких озорных взглядов, никакого высокомерия человека, хранящего тайну.
Потом, на следующий вечер, когда Кэтрин чувствовала себя хуже обычного, она решила пораньше подняться в спальню. Взяв свечу, она забралась по лестнице и пошла вдоль по коридору, заслоняя ладонью огонек пламени. Дверь в ее комнату неожиданно оказалась открытой, и внутри горел свет, совсем слабенький – стало быть, кто-то из слуг. Кэтрин добралась до двери и увидела, что это всего-навсего Страх, ее служанка, застилает постель. В облегчении она направилась к ней, уже собираясь заговорить и рассказать девушке о своих болях в пояснице. Страх, которая была приставлена к Кэтрин с тех пор, когда в десятилетнем возрасте оказалась в доме Брауна, всегда ей сочувствовала, помогала, когда надо было потереть спину и снять боль… И тут Кэтрин остановилась в замешательстве. Служанка, отогнув покрывала на постели, наклонилась вперед, подобрала подушку со стороны Ричарда и прижала ее К себе, баюкая у щеки, как люди ласкают младенца… или еще…
– Страх? – спокойно спросила Кэтрин. – Что ты делаешь?
Девушка резко повернулась, бросив подушку в панике и издав испуганный и виноватый крик. Кэтрин в изумлении смотрела на Страх, лицо которой медленно заливалось краской, но в глазах служанки, встретившихся с глазами хозяйки, был лишь слабый намек на надменность и вызов. Волна тошнотворного ужаса прокатилась по Кэтрин, в ее ушах что-то засвистело, и ей показалось, что из углов комнаты выплыла красноватая темнота, заслонявшая собой фигурку полноватой молодой смазливой служанки. Падая, Кэтрин услышала пронзительный крик Страх. Жесткость пола, когда ее голова ударилась о него, была подобна ласке в сравнении с болью в ее сердце.
Она продиралась сквозь долгий туманный сон боли и горя, а когда пробудилась, вокруг царила темнота. Кэтрин лежала в своей постели, а где-то на некотором расстоянии горела свеча. Все ее тело болело, словно его долго и сильно колотили, и теперь вот оно истощено до предела. Она понимала, что потеряла ребенка, но для нее это мало что значило. Внутри нее было так темно, что Кэтрин казалось, будто из ее тела выпустили всю кровь и силу, а освобожденное пространство заполнилось холодной тьмой. Она пробуждалась медленно и неохотно, осознавая, что не желает просыпаться, только вот не могла припомнить почему. Потом она вспомнила, и вернувшаяся боль камнем застряла в ее груди.
Кто-то сидел рядом с ней. Чья-то прохладная рука гладила ее лоб, смахивала с него волосы. Чей-то голос спросил:
– Не хочешь ли выпить немного вина?
Это была ее свекровь. Кэтрин слегка покачала головой. Темные глаза взирали на нее сверху вниз с состраданием, темные вьющиеся волосы, теперь подернутые сединой, обрамляли лицо, тронутое болью и печалью, но в то же время полное жизни и тепла… Кэтрин вдруг стало интересно, а почему она никогда не любила Мэри-Эстер, почему она ненавидела ее и боролась с ней. Она ведь была женщиной, и она все понимала. Кэтрин стало жаль понапрасну потраченного времени на эту вражду. Из глаз выкатились слезинки, слезинки поражения, и Кэтрин отвернула голову в сторону. Ласковая рука снова погладила ее, и Мэри-Эстер тихо сказала:
– Не горюй, детка. Со временем будут у тебя и другие младенцы. Зато ты снова с нами. А то мы уж думали, что и тебя потеряли, но вот ты и вернулась.
– Лучше бы я не возвращалась, – прошептала Кэтрин.
Мэри-Эстер крайне огорчилась.
– Деточка, не говори так. Все мы тебя любим. Ты среди друзей. Ричард был просто вне себя от тревоги, пока ты болела…
– Ричард… – прошептала она.
Мэри-Эстер отодвинулась, и на ее месте появилось встревоженное лицо Ричарда. Он взял ее вялую руку, покоившуюся на стеганом покрывале, и поднес к губам, пылко целуя и прижимая к своему лицу. Он встал на колени у изголовья кровати, чтобы быть к ней поближе.
– Кэтрин, прости меня.
Она не смотрела на него. Голова ее была повернута в сторону, она слышала, но не обращала на это никакого внимания. Для нее он умер, она не испытывала к нему никаких чувств – ни любви, ни ненависти, ничего.
– Кэтрин, я совсем не хотел этого. Мне так жаль. Я был рассержен, только и всего, потому что ты не хочешь меня любить. Я совсем ничего такого не хотел. Я люблю тебя, Кэт, и я с тобой помирюсь, клянусь тебе. А когда ты поправишься, мы, если пожелаешь, уедем отсюда, и у нас будет собственный дом. Хочешь, так и сделаем? Только ты, я и Кэти с Ральфом. И другие дети у нас еще будут. И не убивайся так из-за этого младенца, Кэт. Ну, не повезло, но появятся ведь и другие. А если захочешь, мы можем и в Норвич вернуться. Мы сделаем все, чего бы ты ни пожелала.