Сеня вскочил.
– Ни пуха, ни пера тебе, парень! – ласково громыхнула вслед подавальщица.
В аудиторию, где писали сочинение, он влетел последним.
– Почти опоздали, Арсений Игоревич, – попеняла ему узкогубая тетка, проверявшая документы. – Еще три минуты – и не пустила бы.
«Ах ты, гестаповка!» Сеня промолчал. Тетка оглядела аудиторию:
– Вон за ту парту. В третьем ряду.
Как тут все серьезно! Он-то думал, что народ рассаживается, как хочет. Ну и ладно, ему же спокойней – Настька ныть в ухо не будет.
Настя оказалась неподалеку – в том же ряду, шестая. Сеня мимолетно взглянул на нее: бледная, под глазами – тени, губы дрожат. Снотворное (или что там ей бабка дала?), очевидно, не помогло.
Не прошло и пяти минут, как в аудиторию торжественно вплыл декан. Разорвал конвертик, огласил темы... Ничего страшного. Лермонтов, Достоевский, Горький и свободная: «За что я люблю свой край». Эх, написать бы ее! Про Южнороссийск, про море, про настоящих друзей! Но репетиторша, Вилена, строго предупредила: «За свободную тему браться не смейте. Выше „тройки“ не поставят. Считается, что ее пишут те, кто не знает литературы.»
Дурацкие правила. Но что поделаешь, если здесь по таким играют.
Сеня решил остановиться на Достоевском. Выбрал Федора Михайловича из чисто практических соображений: больше всего цитат помнил. И критику – тоже. Да и Вилена упоминала, что за «Преступление и наказание» абитуриенты берутся редко – так что будет приемной комиссии приятное разнообразие.
Сеня быстро, минут за двадцать, настрочил план... Просмотрел: логично, полно, солидно... Будто и не было бессонной ночи. Не иначе, кофе в пирожковой оказался волшебным. Что ж, пора приступать. Он потер руки, подул на ладони... Интересно, а у Настены как дела?
Сеня обернулся. Настя, ссутулясь, сидела за своей партой. Глаза блестят слезами, губы прыгают. И – не единой строчки. Чистый лист бумаги.
– Настя! – одними губами произнес Сеня.
Она услышала, вскинула на него жалобный взгляд. Также неслышно ответила:
– Не могу! Не помню!
К его парте уже спешил надсмотрщик-старшекурсник. Сеня паинькой склонился над своим сочинением. «Да что мне Настя? Она и так выкрутится. У нее вон – вся юбка в „шпорах“. Бабка специальные карманы под оборки пришила».
Сеня бодро написал вступление. Нужная цитата из самого Бахтина всплыла перед глазами четко, страничкой из книги. Сеня даже шрифт и переносы увидел.
Ладно, приступаем к раскрытию темы. Но прежде он снова взглянул на Настю. И снова увидел абсолютно чистый лист бумаги. И дорожки слез на ее щеках. Вот дура-то, прости господи! Она же все знает не хуже него! Просто мозги со страху заколодило. Ну и что, так и будет до конца сочинения сидеть?
Придется спасать. Сеня дождался, пока жандармы-старшекурсники отвлеклись: какой-то дурачок додумался достать «шпору». Пока происходило ее торжественное изъятие и выведение наглеца из аудитории, Сеня выронил лист бумаги. Лист спланировал как раз к Насте – зря, что ли, в детстве самолетики с балкона пускал? Сеня пошел подбирать и прошипел:
– Просись в туалет. В кабинке доставай шпору и читай. Все сразу вспомнишь. Поняла?
– Молодой человек, в чем дело? – к нему уже спешила строгоглазая наблюдательница – та самая, что проверяла документы на входе в аудиторию.
– Ни в чем. Бумажку уронил.
– Постойте, не садитесь...
Тетка заглянула в Сенину парту, просветила взглядом его костюм, приказала:
– Снимите пиджак.
Сеня вспыхнул. На языке завертелась грубость. Абитуриенты смотрели с интересом. Кажется, они жаждали крови.
Тетка явно наслаждалась своей властью. «Ладно, властвуй... до поры!» Сеня молча снял пиджак, продемонстрировал подкладку, рукава.
– Садитесь, – неохотно разрешила гестаповка.
«Что, съела?» – внутренне усмехнулся Сеня. Все, теперь за работу. Краем глаза он видел, как Настя, под конвоем двух студентов, идет в туалет. И как минут через десять возвращается: радостная, с просветленным лицом. И ее лист бумаги начинает покрываться знакомым бисерным почерком... «Ожила, слабачка», – порадовался Сеня. И забыл про нее – думал только о том, как раскрыть тему. И не вогнать куда-нибудь лишнюю хищницу-запятую.
Преподавательница английского позвонила Капитоновым в тот же вечер, сразу после сочинения. Разговаривал с ней сам Егор Ильич.
– Урок? Прямо завтра? Да пусть отдохнут! Лица на обоих нет.
Англичанка, кажется, начала возражать, потому что дед долго слушал, потом сказал:
– Нечего им зря трястись, говорите? Тоже, в общем, разумно...
Положил трубку, сообщил Насте и Сене:
– Завтра в двенадцать у вас сдвоенный урок, на три часа. Будете «входить в язык». Англичанка сказала, что нужно вас отвлечь – чтобы зря за оценку по сочинению не переживали. Все равно, говорит, ничего уже не изменишь...
То, что с его сочинением уже ничего не изменить, – Сеня не сомневался. Зато у Насти явно были дополнительные шансы.
После того, как сочинения были сданы и народ потянулся прочь из аудитории, Сеня подсмотрел любопытную сценку.
Настя осталась за партой и на клочке бумаги торопливо написала:
«По словам И. Виноградова, „Герой нашего времени“ – это первый философский русский роман, в котором судьба героя и становление его характера осмысляются в категориях „добра“ и „зла“, необходимости и свободы».
Похоже, что это была первая фраза ее сочинения. Сеня незаметно, прячась за спинами возбужденных абитуриентов, пошел за Настькой и увидел: в коридоре к ней подошла женщина преподавательского вида. Настя сунула ей давешний клочок бумажки и даже свою ручку.
«Простейшая комбинация. – оценил Сеня. – Сочинения – под шифрами. А Настькино теперь легко определить: по почерку и первой фразе. И авторучка теперь ее собственная – в руках нужного человека. Любую ошибку можно исправить... Да уж, честная игра. Честней не придумаешь».