— Он отравлен. Вот, смотрите, эти кольца на глазной радужке слиплись — это предвестник смерти, это смерть.
— Ну и что? — опять выкрикнул Председатель.
— Характер этих признаков позволяет определить яд — он воздействовал на печень. Он ясен. Сейчас я запрошу банк данных, и мы восстановим черты лица.
— Долго? — Председатель проявлял нервозность.
— Да нет, — Иван Христофорович был спокоен. — Думаю, что уже готово. Не так ли, Ван Кларк?
Ван Кларк молча кивнул, а на экране появилось бородатое лицо. Гримаса боли исчезла на глазах. На экране был совсем другой человек: лицо его было властным, пренебрежительным и глуповатым.
— Включаю программу опознавания.
Вскоре на экране побежали буквы, сложившиеся в имя: «Мехмед третий. Пятнадцатый век. Султан. Умер от яда во время шахматной игры. Предположительно отравлен. Убийца не найден».
— Это не трудно, — произнес Иван Христофорович. — Ван Кларк, дай глаза крупным планом и настройся на глубинные приемники, там отпечатки последнего, что он видел, должны сохраниться. Может, он и был последним — убийца шахматист.
— Почему шахматист? — спросил Председатель.
— Так думаю. Ситуация на картине подсказывает.
На экране опять появились глаза султана. А вскоре и показался сначала смутный, а потом все более четкий портрет — человек в чалме, с бородой и тоже с усами.
— Возьми информацию с другого глаза и попробуй синтезировать объемный портрет, Ван Кларк, — посоветовал Иван Христофорович.
Объемный портрет был впечатляющим. Человек в чалме смотрел в зал злыми глазами, тонкие губы его скривились в торжествующей улыбке.
— Кто же это? — обратился к Ван Кларку Иван Христофорович.
— Сулейман, хранитель казны. Что дальше?
— Покажи, Кларк, монету.
— Зачем?
Никто не мешал их диалогу.
— На ней отпечатки пальцев, я видел.
— Я понял тебя, Иван.
На монете было прорисовано два узора.
— Введи в память и пропусти через коррелятор генетического кода.
— Уже.
— Тогда не тяни, дай портреты.
На экране появились портреты Султана и хранителя казны.
— Ну вот, — задумчиво произнес Иван Христофорович. — Теперь все упрощается. Запроси хранитель волн времени того века, пусть найдет дни их общения. Посмотрим, что там было.
— Сейчас, Иван, — Ван Кларк запросил хранитель. Экран ожил. Появился зал, знакомый диван. Два человека хлопотали около него. Один из них был хранитель казны, другой незнаком. Послышался диалог.
— Ты думаешь, все обойдется?
— Да обойдется. Сколько можно терпеть. Этот полоумный скоро разорит меня. Он выигрывает у меня каждый день по золотому. Попробуй не проиграть — голова с плеч. Все, надо поторопить события, твой яд действует медленно. А он радуется как ребенок. Лекарь, ты хорошо придумал фокус с пяткой.
— Это придумал он сам, случайно. Он любил тереть большим пальцем ноги о валик дивана. Сам того не понимая, он стимулировал работу мозга и работу печени тоже. Особенно усердно он этим подсознательно пользовался во время игры в шахматы. Он же не знал, что ты ему сознательно проигрываешь.
— Все равно, ты сумел внушить ему эту привычку. Она стала ему необходимой. Осталось совсем немного — потереть ядом валик и…
Оба нагнулись, послышался шуршащий звук трущейся материи.
ПРИНЦИП САЛЬЕ
Это было просто необъяснимое убийство. Первое в глубинах дальнего космоса. На планете это был бы обычный «очередной психоз» и не более того. Планета знала много историй ухода из жизни: добровольных и принудительных, коллективных и, так сказать, индивидуальных. Объяснение всему этому кошмару психологи находили просто и однозначно — избыток информации, сознание не способно «переварить» этот бурный, неоднозначный, а главное, зачастую противоречивый поток…
Но тут, в далеком холодном мире, среди другого Разума, где обычно «чужие» жмутся друг к другу, — и вдруг убийство. Три посланника Серны хорошо вписались в иной мир, повседневно взаимообогащая друг друга знаниями и опытом. Ничего не предвещало беды, «местные и пришлые» прекрасно уживались. И на тебе, убийство.
— И кто убил — психолог, который, казалось бы, должен сделать все, чтобы в экипаже поняли друг друга, да и глубоко проникнуть в их душу самому. И какой психолог — добрейший Финни. Финни, спасший целую колонию от нападения аборигенов. Он сумел понять агрессивную сущность доброго на вид вождя. Суть его пространных рассуждений о любви и дружбе, оказывается, и это смог уловить только Финни, не совпадала с жестикуляцией. Язык его жестов «говорил» примерно так: дружба — это способ усыпить бдительность, любовь — это желание просто-напросто убить. Почему так? Даже Финни объяснить не мог. Но он был прав. Они бросились на нас с каменными ножами. Со всех сторон, тучей. Это на нас-то, вооруженных лазерами. Мы устали, только Финни стоял и смотрел на все это с грустью, я его сумел спасти в последнюю секунду — над его головой уже занесли нож… Я свалил этого громилу, а Финни бросился оказывать ему помощь, на глазах у него были слезы… — рассказывал, захлебываясь от волнения, командир Фуш. — И на тебе: «слезливый» Финни — убийца. Мы его так прозвали после той баталии.