— Ну, старуха, давай-ка собираться заранее. Увяжем кое-какое барахлишко.
— Куда же? К твоему брату в аул переедем?
— Да нет же, нет. На зимовку в пески поедем. Как и каждый год, в пески… Если завфермой машину пригонит, то будем готовы. Скоро уж должен приехать…
— Вечно у тебя, старого, какие-то выдумки.
— Ты не заметила, что Серик похож на нашего Жексембека?
— Жексембек тоже был плаксивым.
— Да. Был, был. Значит, этот шалун похож на него. Когда же привезет его Сарыбай?
У ПОРОГА
— Ты не узнал меня? Почему ты молчишь, Максут?
Он молчит. Стоит на пороге и молчит.
— Около трех десятков лет мы не виделись с тобой, Максут. Мне было всего двадцать восемь, когда ты ушел на фронт.
Он молчит.
— Постарела я, Максут. Да, я стала старухой. А ты совсем не изменился, все такой же, как и тридцать лет назад.
Он молчит.
— Ты до сих пор еще не узнал меня, Максут? Это же я, Хадиша! Я так ждала тебя, каждый день, каждый час. Если увидят нас теперь люди, то подумают, что ты мой сын. Может, тебя это пугает?
Он молчит.
— Что же ты стоишь на пороге, Максут? Проходи, это же твой дом.
Хадиша хотела взять Максута за руку и проводить его на тор — почетное место в доме, но ноги словно приросли к полу, стали чужими, свинцовыми, непослушными. Всего несколько шагов разделяло их, но легче было подняться на недоступный перевал, чем пройти эти метры. Свинец, расплавленный, тяжелый, медленно тек по ее жилам.
А Максут все стоит у порога.
— Хорошо, что ты вернулся, Максут, — говорит Хадиша, — нет у меня больше сил терпеть обиды от родича твоего Шалабая. Я в голос звала тебя, и ты услышал, пришел… Навестить отца приехала дочь Шалабая, которая в прошлом году убежала замуж. Ты эту девчонку не видел, она уже после войны родилась. В прошлом году выскочила замуж, сумасбродка. «Теперь лишь на похороны твои приеду!» — проклял ее было Шалабай, только зять-то оказался человеком хитрым. Залез в душу Шалабаю, заткнул ему глотку, будто камнем. Чтоб он подавился этим камнем, Шалабай! Ну да ладно, девка всегда отрезанный кус. Не то что Куляй, но и твоя дочь Жанар уехала в чужой аул, давно уж своей семьей живет. «Приезжай ко мне, живи с нами. Что ты все одна?» — уговаривает меня каждый раз. Я не соглашаюсь. Как же позволю я погаснуть очагу Максута? Буду жить здесь.
Ой, совсем рехнулась! Говорила об одном, да вон куда завернула. И не заметила. Началось-то все, говорю, с Куляй, дочки Шалабая. Приехала она в гости с мужем. Весь аул собрался. Я была уверена, что сама развяжу хурджуны гостей. Если взять с родственной стороны, те ближе меня нет никого у Шалабая. Уж он, поди, знает, что самый близкий для него дом Максута. Но нет, он уже давно забыл об этом. Далекая какая-то старуха Акшай развязала тесемки хурджунов. Всем должна быть довольна старуха Акшай. Старик рядом, три невестки работают. Построила восьмикомнатный домище с шиферной крышей. У трех сыновей есть три мотоцикла. А ведь Шалабай твой младший брат, мне кайны[34] будет. Да пропади он пропадом, такой кайны! Забыл. Не дал мне открыть хурджуны…
Эх, и радость, и горе, и холод, и голод, и изобилие видела моя голова. И всем я довольна была и благодарила бога. Но тут я не выдержала.
— Эй, шырак, — сказала я Шалабаю, — светоч мой, смотри, как бы не разгневать духов предков. Будь жив Максут, ты бы передо мной по ниточке ходил, эх ты, гнилой. Но раз Максута нет, то чего уж там на вдовую старуху внимание обращать? Кто с ней считается? Ты наплевал на память усопших, забыв разницу между мной и старухой Акшай. Скажи, кто они тебе? И разве закон народа, обычай его святой, разрешает плевать в очаг покойного брата? Эх ты, дуралей старый!
Ничего не мог ответить мне Шалабай. Молчит, смотрит вниз, да концом сапога землю ковыряет. Но старуха Акшай разве смолчит.
— Да ты что разоралась, ведьма! — кричит она на меня. — Чего ты живешь одна, как привидение, да не сгинешь поскорее, только людям мешаешь…
— Не просила я у бога одиночества, Акшай, — сказала я, а кровь от обиды черной стала. — Не следует меня отталкивать от близких. Не один ушел на войну Максут, с народом. Он не скрывался три года в горах, боясь фронта, как твой трусливый старик, дезертир Куракбас. Дочь моя Жанар вышла замуж за хорошего человека. Есть у нее дети и достаток в доме. А сама я сижу одна потому, что не хочу, чтобы холод вошел в дом Максута, чтобы погас очаг его, чтобы пахло здесь нежилым. Даже в сорокалетней битве находит смерть лишь тот, кому суждено. Тот, кто ушел из дома в одеянии живых, тот вернется хоть раз к своему порогу. А ведь Максут ушел из дома не завернутый в саван. Я не зарезала его на мясо, не продала его. Отчего же я ведьмой стала для тебя?