Калоши Рысты насмешливо хлопали. Жидкие косицы издевательски мотались. Она схватила Марзию за руку. Губа ее дернулась.
— Да будет он жить вечно! — пожелала Рысты и сделала ребенку козу. — Тю-тю-тю!
Ермек вытаращил на нее глаза и громко заревел.
— Зачем же ты выбрасываешь мусор на улицу? — не выдержала Марзия. — Руки отсохли вынести навоз в огород?
— Ишь ты, культурной стала! — вскинулась Рысты. — Многому, видать, научилась!.. С приездом!.. Ох, совсем забыла! Побегу-ка в дом, попрошу у ваших суюнши!
И Рысты зашлепала калошами, но Марзия остановила ее:
— Нечего тебе беспокоиться! Не гостить я сюда приехала, не на праздник. Оставь меня в покое!
Рысты презрительно выпятила губу, вздернула нос.
— Нищенка! — выплюнула она и, переваливаясь, заковыляла от Марзии.
Отец с матерью встретили ее сурово. Мать не унималась:
— Как людям в глаза смотреть?! Позор! Ой-бай! Лицо мое стало черным! О аллах несправедливый! Или мало было страданий в моей жизни, чтобы и этот позор испытать?!
Светлой кожей Марзия удалась в мать, которая до недавних пор была еще красива. Но выпали зубы, и стала байбише[2] Ахана напоминать щербатую деревянную ложку. Губы ее словно усохли, стали тонкими и злыми, речь вздорной и раздражительной.
Отец мрачно молчал, пока вопли жены не вывели его из себя:
— Перестань выть, женщина! Да падет тебе на голову черная беда!
Тогда Шамшия обрушила весь свой гнев на мужа:
— Это ты виноват во всем! Сидела девчонка у родного очага, никому не мешала, так ты отправил ее бог знает в какую пустыню, за тридевять земель. Ты виноват, ты! Мало того, что сам всю жизнь скитался, так и родную дочь на бродяжничество толкнул. Достойную замену воспитал себе! А что получилось? Дочь погубил, ой-бай!
Старик почернел от гнева, но сдержался. Правда была в злых словах байбише. А когда встает перед тобой правда, гордость приходится сложить к ее ногам и покорно надеть себе на шею терновый венок вины.
— Э-эх, баба! Укусила-таки! Ну-у! — прервал проклятия байбише старик. — Правильно сказано: «Выше порога горы нет, хуже дурной бабы врага нет…»
Замолчал отец. Согнулся прямой и гордый стан его, опустились плечи. Окаменел старик, прислушиваясь к сердцу. Смотрела Марзия, как мелко трясется его бородка. Много в ней серебра. А серебро — это непролившиеся слезы. Застыла дочь в безмолвном отчаянии. Ни слова больше не сказала и мать. Только плач ребенка в соседней комнате нарушал тишину. Нет ему дела до ссор и обид, до горя и страданий, ему нужна грудь.
Посмотрела невестка Фатимат на стариков, на молодую мать, вышла к Ермеку, взяла его на руки, распеленала, вымыла, завернула в сухие пеленки, положила на руки Марзии, сказала ласково:
— Хорошего парня родила, молодец. Покорми его, насладись материнством…
Марзия прошла в комнату, которая в девичестве принадлежала ей. Проголодавшийся малыш жадно ухватился беззубым ротиком за сосок, зачмокал, затих. Марзия с горечью смотрела на него. «В последний раз сосешь ты материнскую грудь, мой сын, — думала она. — Рано приходится отнимать тебя от груди, да нет другого выхода. Пей, маленький, вдоволь, пей, насыщайся…»
Она осмотрелась. В комнате почти ничего не изменилось со времени ее отъезда. Счастливая пора — ее жизнь в этой комнате. Когда Марзия была маленькой, родители ее жили в мазанке, похожей на хурджун: посередине сени, слева комната-мешок, справа комната-мешок. Однажды, когда ей было лет двенадцать-тринадцать, отец сказал:
— Раньше говорили: казах разбогатеет — женится, узбек разбогатеет — строится. Возьмем пример с узбека, построим себе настоящий дом.
Так появился этот дом. Отец выбрал место у подножья горы, перед самым входом в ущелье. Между улицей и домом оказался лесистый овраг, по дну которого бежал ручей, а на берегу его росли ивы и смотрелись в воду. Заневестившаяся Марзия сидела в своей комнатке, готовилась к выпускным экзаменам и мечтала, слушая журчанье ручья, пение птиц. Яблони засовывали к ней цветущие ветви, солнце играло на оконных стеклах, а вечерами под окном пели соловьи и бродили джигиты, слишком знакомые, чтобы привлечь внимание Марзии. Был среди них и болтун Каражан, самый нахальный из всех. У него хватит наглости в самом деле явиться вечером в дом, к ней на свидание…
Марзия уложила спящего сына. Как он похож на своего отца, на Адиля, красивого и безвольного Адиля! Когда она поняла, что Адиль не перестанет пить и погубит ее и сына, она и решилась вернуться домой… Темно на душе, будущее неясно, старики опечалены. Ходят с опущенными глазами. Вислобрюхая Рысты и та будет теперь презрительно кривить губы. А те джигиты, которые не смели на Марзию глаза поднять, начнут заигрывать с ней, с разводкой. Каражан свои гнусные мысли уже успел по дороге высказать. Нет, нельзя Марзии оставаться в ауле! Невозможно! Надо уехать подальше, чтобы уши близких не слышали о ней, глаза родных не видели…