— Ваше благородие, Борис Андреич! Да как же я рад!
В ту же минуту Борис соскочил с лошади, не менее радостно приговаривая:
— Саенко, дорогой! А я-то как рад тебя видеть!
Перед ним стоял бессменный ординарец и денщик полковника Горецкого Саенко, который в прошлом не раз выручал Бориса из беды.
— Ты, Саенко, как здесь? А где же Аркадий Петрович?
— Тут мы, тут, — Саенко понизил голос, — на французском миноносце. «Сюркуф» называется. Вон он в стороне на рейде стоит.
— Что же полковник Горецкий там делает? — Алымов неприятно усмехнулся. — В одиночку спасается?
— Дела у него там. — Саенко отвернулся.
— Все дела и дела, — вздохнул Борис. — Понаделали делов, что всю армию профукали. Это же черт знает что творится!
— Истинно так, — опять зашептал Саенко, оглядываясь, — такое делается, что не приведи Господи… Тыловики первые на пароходы сели, да еще и с барахлом своим. А солдатики… — Он погладил Ахилла по светлой гриве: — Эх ты, коник золотой, как же ты теперь будешь…
Ахилл, будто поняв человеческую речь, встревоженно повел ушами и покосился на Саенко коричневым глазом. У Бориса кольнуло сердце: решать, что делать с Ахиллом, придется в самое ближайшее время.
— Что скажу, — продолжал Саенко вполголоса, — если хотите выбраться, то на союзников не рассчитывайте. Аркадий Петрович чуть в ногах не валялся — просил хоть сколько военных на борт взять. Англичане, сволочи, сразу отказали, а французский капитан ни мычит ни телится, но мы его добьем. Есть одна идея, я как раз по этому делу в город и пришел…
— Вижу я, по какому ты делу. — Борис указал на сапоги, что Саенко прижимал к груди.
— А чего ж? — не смутился тот. — Не пропадать же добру. А вот, кстати, Борис Андреич, возьмите, впору они вам будут.
Борис посмотрел на отличные сапоги и на свои растоптанные солдатские бахилы и согласился.
— Что, Саенко, безнадежное это дело — на пароход сесть? — спросил Алымов. — Что ж, так здесь и ждать красных?
— Никак нет, — теперь Саенко и вовсе понизил голос, — завтра прибудет судно, «Аю-Даг» называется. С последнего пирса грузится будет. Это последний ваш шанс, а уж если никак не выйдет — тогда до «Сюркуфа» как-нибудь добирайтесь вдвоем, полковника Горецкого спросите.
— Ты что же это мне предлагаешь? — разъярился Алымов. — Да как же я могу своих солдат бросить? — Он схватил Саенко за гимнастерку и начал трясти.
— Остынь, Петр! — Борис оторвал его руки. — Не время сейчас…
— Эх, ваше благородие! — огорченно произнес Саенко, отряхиваясь. — За что вы на меня-то зло таите? Я, что ли, виноват, что все прахом пошло?
— Иди уж с Богом, — вздохнул Борис, — авось еще свидимся…
В утренний час трактир был пуст и темен. Не было еще никого из обычных его посетителей, тех странных и подозрительных личностей, которые и в годы «сухого закона» изыскивают себе вожделенную рюмку, и в годы Гражданской войны не думают ни о чем, кроме заветного пьяного отупения.
По стенам трактира висели портреты никому не ведомых генералов и монархов, намалеванные твердой решительной рукой прохожего живописца, да зеркала, украшенные паутиной и пауком, спускающимся на грязную салфетку.
Еще вчера на видном месте среди сказочных и баснословных генералов висел большой олеографический портрет Антона Ивановича Деникина, но сегодня, ввиду неудачных обстоятельств на фронте, содержатель заведения почел за лучшее Деникина убрать до лучших дней и подумывал, не поступить ли так же с остальными портретами — хотя и неизвестные, а все ж таки генералы…
Сам содержатель внушительной громадой возвышался за стойкой своего заведения, что было не совсем обыкновенно: в такой ранний час вряд ли он мог ожидать больших барышей. И правда, только один тщедушный субъект, одетый в какую-то рваную хламиду, не похожую ни на какой предмет одежды, надеваемой обыкновенным человеком, успел уже нализаться до полного бесчувствия и спал за одним из дощатых столов, изредка вздрагивая во сне и испуская тоненький жалобный стон, какой издают иногда сквозь сон небольшие собаки.