Красные, подогнав толпу пленных к краю дебаркадера, спешились, поставили пулемет, направили его на толпу и занялись какими-то непонятными приготовлениями. Спустя несколько минут смысл их действий стал ясен, и над толпой поднялся глухой стон ужаса.
— Что же они делают? — пробормотал сосед Бориса, тот самый казак с белыми от страха глазами.
— В море топить будут, — прошептал Алымов одними губами, — патронов им на нас жалко. Вот попали-то мы, Борис. А все ты, захотел перед сестрицей себя героем показать!
— Что-то я вас, штабс-капитан, не узнаю, — угрюмо ответил Борис. — Нечего причитать — снявши голову, по волосам не плачут.
Сбоку дебаркадера притулилась старая проржавевшая баржа. С ней-то и были связаны приготовления красных. Распоряжался красноармейцами командир в папахе с красной лентой и ладно пригнанном кожушке, отороченном мерлушкой.
— Завальнюк! — крикнул он зычно.
И тотчас явился на зов сутулый детина с мотком веревки. Он деловито размотал веревку, оглянулся на толпу, прикинул что-то, причем работа мысли явственно отразилась в его глазах, затем взял принесенный с веревкой топор, примерился и начал рубить веревку на равные куски.
— Однако коротко будет, — озабоченно произнес маленький белобрысый красноармеец, суетясь вокруг.
— Не будет, — Завальнюк прервал свою работу и оглянулся на безмолвную толпу, — а ты не мешай, отойди от света-то, не засти…
И от такого будничного его разговора толпа пленных пришла в еще больший ужас, потому что поверила в реальность происходящего.
— Вона что, — выдохнул дюжий казак справа от Бориса, — вона как дураков учат. — И, перехватив недоуменный взгляд Алымова, пояснил: — Давеча агитатор к нам приходил от красных, листовки принес. А в них сказано, что, мол, братья-казаки, бросайте оружие, выходите сдаваться, ничего, мол, вам не будет, отпустят домой, — он покопался в кармане, — нет, потерял я ее где-то, листовку эту. А сегодня чуем — дело плохо, мы и поперли как бараны сдаваться, оружие бросили. А они, значит, вон что задумали… Чуяло мое сердце, что наврут, уж больно подлый агитатор был… чернявенький, глазки бегают. Его бы за ноги да головой об стенку… А наши дурни уши развесили: войне конец! Амнистия будет! Вот и дождались…
Красноармейцы принесли откуда-то две широкие доски и положили их в качестве сходней с пристани на баржу. Четверо встали по бокам сходней: двое на барже, двое на пристани. Завальнюк закончил свое дело, и командир закричал зычно:
— Выходи по двое, казаки!
Бах! — раздался выстрел в центре толпы. Красноармейцы мгновенно вскинули винтовки. Бах! — еще выстрел. Но никто из красных не пострадал.
— Что еще? — крикнул командир.
— Офицеров двое застрелилось, — крикнул из толпы пленных угодливый голос.
— Туда им и дорога, — облегченно вздохнул командир.
— У тебя «наган» есть? — прошептал Алымов.
— Нет, — так же шепотом ответил Борис. — И карабин потерял.
— А у меня ни одного патрона, — вздохнул Алымов. — Даже застрелиться не могу. Так и бросят нас в воду, как баранов связанных.
Между тем красноармейцы штыками отогнали от толпы двоих казаков. Один пробовал сопротивляться, его угостили прикладом в зубы. Завальнюк и еще один ловко связали их за локти спина к спине, а маленький и белобрысый суетился рядом, разглядывая сапоги — вечную проблему бойца на войне. Сапоги у казаков были сношенные, и белобрысый огорченно поцокал языком.
Дальше дело у красных пошло на лад. Под пулеметом толпа застыла обреченно, хотя все понимали, что впереди тоже смерть, еще более мучительная, в ледяной воде. Завальнюк с напарником споро вязали пленников, как будто делали обычную крестьянскую работу. Пытавшихся сопротивляться белобрысый, стоявший наготове, тут же бил прикладом по голове, так что человек оседал сразу, теряя сознание на время. В толпе стоял глухой стон, пару раз начиналось какое-то движение, но тут же командир кричал: «Костя, давай!» — и пулеметчик пускал очередь — короткую, потому что берег патроны. Раненые и убитые падали на землю, Борис не сомневался, что их потом тоже подберут и бросят в море.
Маленький белобрысый красноармеец хозяйственным оком высматривал целые сапоги и заставлял смертников разуваться. Вот пришла очередь того самого казака, что вырвал у Бориса карабин и кричал, что им, простым людям, ничего не будет. Он совершенно помешался от страха, ноги его подгибались, он полз на коленях и все порывался целовать солдатские ботинки, крича:
— Ребятушки, родненькие, пощадите! У меня детки малые дома остались… Ребятушки, милые, спасите!..