— Я очень хорошо знал Макоумера, — еле слышно произнес Трейси, — еще тогда... в те дни. Я знал, что ты придешь.
— У меня нет желания убивать, — откликнулся Киеу, — но я Чет Кмау. У меня нет выбора.
В комнате возникло какое-то странное эхо, причину которого Трейси не понимал.
— Почему? — Он отлично знал ответ, но не удержался. — Ты был для него не более чем мальчиком на побегушках. А теперь у тебя есть возможность жить своей собственной жизнью.
— Я такой, — медленно проговорил Киеу, — каким он меня сделал. Все остальное во мне умерло. Он убил мою душу. И все же... именно он подарил мне жизнь. Можно ли объяснить это словами? Может ли кто-нибудь объяснить необъяснимое?
— Нет.
— Я... я уже не в состоянии мыслить ясно и логично. — Голос Киеу странным образом растекался в темноте. — Мне трудно вспоминать прошлое, его картины приходят и уходят, я теряю ориентацию.
— А как же Амида Будда?
— Амида Будда переживает все сущее. — Киеу еле заметно сместился в сторону. — Он учит, что мы должны отбросить все мирские проблемы, уйти от суетности. Ибо он тот, кто живет в чистоте, его не обуревают желания и страсти, он не испытывает ни страха, ни надежд, жизнь и смерть его не интересуют, он обладает истинным знанием, он положит конец страданиям и возвестит о возрождении и введет нас в высочайшую Нирвану.
Он снова сдвинулся, на долю дюйма, не более.
— Я оставил боль и сожаления в доме Макоумера, там же остались любовь и сострадание. — Киеу в упор смотрел на Трейси. — Ненависть моя теперь живет с ними, в моем бывшем доме. Мой разум наполняет лишь ужас перед настоящим. Когда исчезнет и он, я выполню все предначертания Амиды.
Трейси оказался прав. «Вот именно, — сказал он тогда Туэйту, — в одном сознании могут уживаться две тщательнейшим образом уравновешенные, сбалансированные идеи. Они должны быть уравновешены и разделены, потому что, как ты сам сказал, они взаимоисключающие. Что-то произошло совсем недавно, и барьер, разделявший их, оказался сломанным. Теперь две идеи смешались и сплавились в единое целое: мирный буддизм и психология профессионального убийцы. Но они не могут смешиваться, они не могут сплавляться, иначе возникает безумие!»
И поскольку Киеу напал на Трейси сбоку из почти непроглядной темноты, он вынудил его использовать принцип «Движущейся тени», оказавшийся весьма эффективным средством против кокиу-нагеКиеу.
Киеу, полагая, что уже понял манеру ведения боя Трейси, увидев его ярко выраженный атакующий дух, нанес ему не сильный, но чрезвычайно болезненный фиксированный удар под ребра, и Трейси пришлось по ходу поединка менять тактику.
Принцип «Движущиеся тени» означает проведение атакующей серии, когда ты не видишь противника: это вселяет в него неуверенность, и по его реакции можно судить о его бойцовском духе, ибо он ошибочно считает, что понял глубинную природу твоих действий. Но в действительности «Движущаяся тень» заставляет противника раскрыть свой собственный замысел.
Так произошло и на этот раз. Трейси отразил атаку Киеу и нанес ему контрудар. За счет резкого броска бедер он получил выигрыш в силе и провел обратный удар ногой, один из множества уро. И сразу же после этого нанес два стремительных боковых удара ногами, успев удивиться тому, сколь неэффективными они сейчас оказались. Однако, среагировав на следующее движение Киеу, он начал понемногу понимать, в чем дело, и его прошиб пот.
О сложнейшей методике концентрации и управления внутренней энергией чикара-вай чиаТрейси прочитал в ветхой книге Джинсоку, которая называлась «Риуко-номаки», «Книга дракона и тигра». По словам старика, это было самое древнее письменное изложение тайн боевых искусств.
На чикара-вай чиав той книге был лишь намек, автор отказывался подробно описывать ее чудовищные возможности, так как понимал, сколь опасна она может оказаться, если к ней получат доступ люди агрессивные и недобрые.
Энергией чикарабредили все, посвятившие жизнь боевым искусствам — концентрация внутренних сил требовалась и бойцам айкидо, и сумоистам, и остальным. Что же произойдет, вопрошал автор «Риуко-номаки», если эта нечеловеческая энергия получит выход?
Как противостоять ей? Возможно ли экранировать ее? Трейси терялся в догадках. Но исход борьбы должен — обязан! — решиться прямо сейчас. Он подарил Лорин кольцо с бриллиантом, потому что был уверен, что вернется. Но сейчас Трейси уже ясно понимал, что этого не будет. Он не вернется.
Но продолжал бой. Он провел серию ате-ваза, пытаясь сбить дыхание противника, но энергетический уровень Киеу был слишком высок. На грани отчаяния, он обрушил на него йотсу-теи попытался поймать ногу Киеу на болевой захват.
Но чикара-вай чиасвела все его усилия на нет, и Трейси обнаружил, что лежит на полу. От первого удара Киеу ныли ребра. Он совсем ослаб, не было даже сил сделать глубокий вдох.
Киеу медленно сдавливал его. Трейси ощущал резкий звериный запах его пота, последним усилием изнемогающих мышц он попытался противостоять нечеловеческой силе противника. Но луноликое лицо Киеу продолжало медленно надвигаться на него. В этом лице не было ни ненависти, ни гнева, лишь триумф победителя. Как сказал камбоджиец, он избавился от этих эмоций, оставив их подыхать в недобрых стенах дома Макоумера.
В лице Киеу отчетливо читалось лишь то, что составляет квинтэссенцию настоящего бойца: одержимость победой и полное слияние тела и разума. Но было что-то еще, что-то потаенное, на первый взгляд неразличимое — что-то вроде жемчужины, чистоту которой можно разглядеть только вблизи.
Трейси не мог бы определить это как священный огонь, но в спокойствии Киеу было нечто мистическое, астральное: это было спокойствие светлого неба или светящегося изнутри моря.
И в это мгновение на Трейси обрушилась волна боли, она захлестнула его, и он начал погружаться в черную пучину. В этой пучине он лениво совершал сужающиеся круги, пока вдруг тело его со страшной скоростью не ринулось вниз, и все исчезло.
Лорин остановила свой «форд-мустанг» на обочине пыльной дороги, которая уходила куда-то в бесконечность мимо убранного поля. Съехав с дороги, она загнала машину под развесистый дуб.
На противоположной стороне поля она отчетливо видела дом Трейси, на фоне почти черного неба он казался игрушечным. Они часто сюда приезжали. Лорин помнила все ночи, проведенные под этой крышей — здесь ее отпустило чувство вины, она смогла наконец нормально разговаривать, но как же все быстро кончилось! Потом она снова взбрыкнула, словно ее восприятие действительности так и не изменилось после встречи с Трейси.
Выпрыгнув из полицейской машины у самого Манхэттена, она приняла окончательное решение. Все время, пока Трейси разговаривал с Туэйтом и Уайтом, она не сводила глаз с его осунувшегося, почерневшего лица. Она не могла избавиться от образа Трейси, выходящего из дома Макоумера. И когда ей стало совершенно ясно, что он опять задумал, Лорин решила: с меня довольно. Мысль о том, что ей придется еще раз дожидаться минуты, когда перед ней возникнет его безумно усталое лицо, или, что еще хуже, так и не дождаться этой минуты, приводила ее в ужас.
Но проснувшись поутру в пустой квартире, Лорин подняла глаза и увидела игру света на потолке спальни. И в ту же секунду услышала знакомые звуки Вест-сайда: сливающиеся в единую какофонию бесчисленные сигналы клаксонов, лай собак, визгливые крики на испанском и португальском, вопли изнывающих от одиночества котов, грохот мусорных баков, плач младенцев. И вдруг поняла, где надо его искать.
И снова заснула, умиротворенная, не видя, как розовые лучи солнца осторожно заползают к ней на подушку.
Она решила подойти к дому именно с этой стороны, потому что поле отчетливо просматривается из окон и люди Туэйта, уже, несомненно, прикрывшие остальные подходы к Трейси, с этой стороны не ждут никого.
Оказавшись здесь, она понимала, что следует делать. Она зашла слишком далеко, чтобы оставаться пассивным наблюдателем. Вполне возможно, что Трейси сейчас умирает.
От этой мысли ноги ее задрожали, участился пульс. Что ее ждет?