Глава 23
Отель «Кемпински-Времена года», Мюнхен, Германия
7 января, 15.07
Гарри Ренуик вошел в отель и направился к стойке администратора. Консьерж бросил на него усталый взгляд сквозь проволочное пенсне. Ренуик заметил, что позолоченные перекрещенные ключи у него в петлице перевернулись вверх ногами: похоже, заканчивалось долгое и утомительное дежурство.
— Guten abend, mein herr[1].
— Guten abend. Я к мистеру Гехту.
— Ах вот как. — Он без всякого усилия перешел на английский: — Полагаю, он ожидает вас, мистер?..
— Смит.
— Ах да, Смит. — Он с недовольным видом порылся в памяти компьютера. — Восьмой этаж, номер-люкс. Лифты в дальнем конце вестибюля. Я позвоню герру Гехту и предупрежу его о вашем приходе.
— Буду вам очень признателен.
Потянувшаяся к телефону рука консьержа слегка дрожала: вероятно, от усталости. Ренуик повернулся и направился в дальний конец вестибюля.
Он недолюбливал места, подобные этому. Не то чтобы он чего-то опасался: из отелей всегда можно было удобно и незаметно скрыться, к тому же вокруг было полно гражданских. Скорее, они оскорбляли его эстетическое чувство. Они представлялись ему этаким Франкенштейном, ублюдочной помесью британского мужского клуба, оформленного в сусальном колониальном стиле, и бескомпромиссной утилитарности аэропорта.
Несмотря на всю роскошь, вестибюль казался ему обезличенным, фальшивым, каким-то штампованным. Темные деревянные панели были всего-навсего миллиметровой толщины ламинатом. Ковер — подчеркнуто-нейтральным, невыразительным и тоже штампованным. На стенах вразнобой (будто так «естественнее») развешаны репродукции. Выкрашенная «под красное дерево» мебель как на подбор приземистая и угловатая, нигде даже ни намека на изящество. Всюду тщательно выверенное сочетание тускло-красного, золотого и коричневого. Сама непритязательность этого места казалась ему необоснованной и опасной претензией. Даже музыка в лифте была словно бы тщательно отфильтрованной, сложные симфонические пассажи сведены к сладенькому соло флейты. Ни то ни се. Безобразие.
На плане восьмого этажа был помечен номер-люкс. Подойдя к двери, Ренуик постучал, и через мгновение на пороге появился Гехт. Глядя на его широкую ухмылку, Ренуик в очередной раз задался вопросом: что это — искренняя улыбка или следствие давнего шрама? Гехт протянул для рукопожатия правую руку, но Ренуик подал в ответ левую: он до сих пор не выносил, когда прикасались к его протезу. Гехт понимающе кивнул и поменял руку.
Номер-люкс, хоть и был просторным, поражал тем же дурновкусием, что и вестибюль. Низкие потолки, красные стены, массивная неуклюжая мебель, подушки, занавески и ковры пестрели всеми оттенками коричневого. Гехт повел Ренуика в гостиную и указал на бежевый диванчик. Сам он тяжело опустился на тот, что стоял напротив. Он улыбался: на этот раз у Ренуика сомнений не было.
— Выпьете?
— Нет. — Ренуик покачал головой. — Где Дмитрий?
— Здесь.
Ренуик встал и огляделся. Комната была пуста.
— Мы договаривались без шуток, Иоганн.
— Не стоит так волноваться, Кассиус, — раздался голос из телефонного аппарата, который Ренуик прежде не заметил. Он лежал на белом мраморном столике между диванами и был включен на громкую связь. В выговоре различались американские гласные и четкие германские консонанты; вне всякого сомнения, он ставился по какой-то дорогой восточноевропейской программе.
— Дмитрий? — неуверенно переспросил Ренуик.
— Прошу прощения за мелодраматизм. Просьба не винить полковника Гехта. Он настаивал на личной встрече, но мне очень сложно незаметно выехать из страны.
— Что такое? Откуда мне знать, что это действительно вы? — подозрительно спросил Ренуик, оставаясь стоять.
— Мы же теперь партнеры. Вы должны мне верить.
— Это не деловой разговор.
— Ну тогда поверьте моему честному слову.
— Не вижу, в чем разница.
— Ни в чем — для такого делового человека, как вы, и во всем, если речь идет о солдатах, таких как мы с Иоганном. Солдат ставит свою честь превыше всего.
— Солдат? — поморщился Ренуик. — И в какой же войне вы принимали участие?
— Эта война еще не завершена. Это война с ордами евреев и инородцев, которые делят нашу землю и разбавляют нашу кровь. — Голос его зазвенел, а Гехт согласно кивнул. — Это война против цепей сионистской пропаганды, которые уже много лет душат германскую нацию, заставляя ее испытывать чувство вины, в то время как мы, истинные немцы, сражались и умирали за нашу родину. И сейчас мы вынуждены терпеть засилье жидовской лжи — везде: в прессе, в финансовой и политической сфере. — Дмитрий перевел дух. — Но времена изменились, и изменились в нашу пользу. Те, кто поддерживает нас, уже не считают нужным это скрывать. Они устраивают марши, они выходят на улицы. Они сражаются за нас. Они за нас голосуют. Мы везде.