— Где? — оживился Арчи. — Она у вас?
— Nein.
— Можете вы ее мне показать?
Наступило молчание, словно она раздумывала, что ответить.
— Вы приехали из Англии, чтобы ее посмотреть?
— Да-да, из Англии.
Она медленно кивнула, стянула резиновые перчатки и платок, и на лоб ей упали крашенные хной немытые волосы.
— Идемте, — улыбнулась она.
Она стянула с двери пальто, надела его и повела его по дорожке на улицу. Свернув влево, они прошли через маленький парк, где ребятишки лепили снеговика и бросались снежками. Миновав смеющихся и визжащих детей, они прошли под большой аркой и повернули к холму. Арчи старательно избегал мест, где оставался несколотый лед. По дороге им повстречалось несколько знакомых Марии, и каждый раз она приветственно кивала, а они удивленно оглядывали Арчи.
Наконец они вышли к крутой лесенке, примыкающей к массивной каменной стене. Лестница вела в главную приходскую церковь; ее инкрустированная снегом колокольня возвышалась над всеми окрестными крышами.
Несмотря на то что внешне церковь выглядела довольно обшарпанной, интерьер ее явно выиграл оттого, что где-то в девятнадцатом веке его обновили в барочном стиле, после чего он стал, на удивление эффектным. Все, имевшее хоть какое-то обрядовое значение, было позолочено — от рам висевших по стенам картин до икон, благожелательно взиравших на прихожан со своих выигрышных позиций на четырех центральных колоннах, и запрестольных образов по обеим сторонам алтаря. И надо всем господствовала расписанная черными и золотыми листьями запрестольная перегородка, вздымавшаяся чуть не до самого ребристого потолка.
— Comen[4].
Она повела его по кроваво-красному мраморному полу к входу в алтарь и там свернула направо — в боковой придел.
— Видите?
Наступали сумерки, и Арчи в замешательстве уставился в полумрак. Потолок был нарядно украшен расписной лепниной, но кроме этого смотреть там было не на что, если не считать довольно аляповатой иконы — Мадонны с младенцем, висящей высоко на левой стене, — и грубо вырубленной массивной мраморной купели.
Затем почти инстинктивно он поднял глаза к потолку.
Глава 27
Отель «Три короля», Цюрих, Швейцария
7 января, 15.31
— Так что же, получается, весь орден состоял из двенадцати членов? — спросил Том.
— Да. Подобно тому, как было двенадцать рыцарей Круглого стола. Гиммлер лично отбирал каждого по принципу арийской наружности и расовой чистоты. Однако разумеется, каждый кандидат должен был быть безоговорочно ему предан. Это была его личная преторианская гвардия.
— А название? Откуда оно взялось?
— Ну, это несложно. Солдаты всех подразделений СС — «альгемайн», «ваффен» и прочих — носили на фуражках кокарду в виде черепа — символа «Мертвой головы». Он уходит корнями в армейские традиции Пруссии и Германской империи и тогда обозначал всего лишь мощь и храбрость германских воинов. Но нацисты никогда особо не задумывались над тем, чью историю и культуру они заимствуют для того, чтобы выстроить собственную систему отличий.
— Что вы имеете в виду?
— Ну взять хотя бы свастику. Тысячелетия назад это был индуистский религиозный символ, изображения свастики находили на древних архитектурных сооружениях по всему миру — скажем, на руинах Трои. Она была и частью орнамента пола кафедрального собора в Амьене. Редьярд Киплинг, бывало, украшал свастикой обложки всех своих книг — на удачу. Даже у ваших британских скаутов на их медальках «За заслуги» была свастика, пока не изменилась политическая ситуация. Но Гитлер увидел в свастике другое. Он усмотрел в ней нерушимую связь германского народа с арийской культурой. Для чего ему это было нужно? Все дело в том, что он полагал, будто древние индо-арии были изначально пришлыми белокожими завоевателями. И так нацисты сделали свастику своим крючковатым крестом, эмблемой господства арийской расы, подобно тому, как «Мертвая голова» превратилась из символа бесстрашия в символ террора.
— Но вы же говорите, что все члены ордена состояли в чине генерал-лейтенанта, не ниже. А это форма капрала. Как же так?
— Не могу сказать наверняка, — покачал головой Лаш, — насколько мне известно, прежде такую форму обнаружить не удавалось. Возможно, что в качестве некоего ритуального унижения они отказывались от высоких званий, дабы подчеркнуть свою сплоченность и единство.
— А может, если они считали себя рыцарями, у них были и оруженосцы? — предположил Том. — Кто-то же должен был им прислуживать во время обрядов?