— Не пустят!
— Не где печатают деньги, а где паровые машины?
— Все равно!
Константин Федотович давно уже как мог и во всех подробностях описал сыну и даже нарисовал расположение палат, машин и станков в механическом цехе, но только еще больше взвинтил его любопытство. Сам он к машинам и к технике был равнодушен, да и несложные лекарские свои обязанности выполнял по привычке. В сущности, и ум и душа его маялись одним горьким горем крепостных людей да пустой надеждой дожить до их освобождения. Его самого избавила от крепостной зависимости военная служба. Солдатский сын по происхождению, всю жизнь не снимавший военного мундира, Константин Федотович не испытал на себе тягот крепостничества. Но он ненавидел страшный быт крепостного крестьянина с не меньшей силой, чем сами крепостные люди.
Воспитанник военно-сиротского отделения дома призрения, Константин Федотович был направлен «школьником в Петербургскую Военно-Сухопутную гошпиталь». После двухлетнего обучения его произвели в младшие фельдшера, затем командировали в гвардейский Финляндский полк для прохождения военной службы. По возвращении в госпиталь в 1825 году его произвели в звание старшего фельдшера с присвоением двух нашивок на рукав мундира. Вот тогда-то медицинский департамент военного министерства и направил Константина Федотовича Чернова фельдшером в лазарет Монетного двора.
Через двадцать лет «беспорочной службы», как принято было в то время писать в официальных бумагах, Константина Федотовича в связи с утверждением новых штатов назначили смотрителем лазарета Монетного двора.
По случаю перехода в разряд чиновников на нового смотрителя был заведен послужной список. Из него мы узнаем, что к этому времени «по выслуге лет» Константин Федотович имел чин коллежского регистратора и три нашивки на рукаве.
В послужном списке на 1 января 1846 года значилось, что «Константин Федотов, сын Чернов, 43 лет от роду, женат вторым браком на Фекле Осиповой, 32 лет, имеет детей от второго брака: сына Михаила, 8 лет, Дмитрия, 6 лет, находящихся при нем, православного вероисповедания». Родившаяся год спустя дочь Екатерина в документ не попала. Не отмечен в нем также и год смерти Константина Федотовича.
Характерно, что в воспоминаниях дочери Дмитрия Константиновича, Александры Дмитриевны Адеркас-Черновой, старшим сыном ошибочно назван Дмитрий, а младшим — Михаил. Произошло это, вероятно, потому, что и при жизни отца, и особенно после смерти его главенствующее положение в семье занял Дмитрий. Он отличался смелым, решительным умом, ранней взрослостью и рассудительностью. К тому же и ростом был выше Михаила, и голосом звонче, и в играх изобретательнее. Не только чужие, но и родные мало-помалу стали видеть старшим в семье Дмитрия, с чем охотно мирился и сам Михаил.
Петр I поместил Монетный двор с лазаретом при нем в Петропавловской крепости. В течение тридцати лет каждый день, направляясь на службу, проходил Константин Федотович через Петровские ворота, мимо Петропавловского собора к монументальному зданию Монетного двора и той же дорогой возвращался обратно.
И тем же самым путем, через Петровские ворота, мимо Петропавловского собора, каждый день в урочный час стал теперь ходить на работу в просторные помещения Монетного двора его сын.
Как почти все постоянные жители Петербурга, Дмитрий Константинович мало что знал о достопримечательностях своего города. На памяти лежали только театры, где он бывал, да городская дума, в большом зале которой устраивались концерты, да казенное здание близ Технологического института, где проходили танцевальные вечера. Теперь дважды в день и каждый раз с новым чувством обозревал он архитектурные памятники Петровской эпохи. Они обдавали прохожего холодом камня и теплом декоративного убранства. Сохранилось большинство скульптур Петровских ворот и даже деревянный барельеф над аркой. Высокая колокольня собора Петра и Павла с вызолоченным шпилем замыкала архитектурный ансамбль крепости. Нева, ее темные бурные воды, гранитные стены суровой крепости, полуденные выстрелы крепостной пушки становились постепенно частицей духовной жизни Чернова, без них он уже не мыслил себя в Петербурге.
После того как вход в Неву стал защищать Кронштадт, построенная Петром I на маленьком острове в устье Невы Петропавловская крепость потеряла военное значение. Расположенные в углах крепостных стен бастионы были превращены в тюрьму для политических заключенных. Камеры здесь напоминали каменные погреба своей пронизывающей сыростью, заплесневе'лыми стенами и маленькими окошками, замазанными к тому же мелом.
Первым в мрачную тюрьму по указу Екатерины был заключен Радищев, автор «Путешествия из Петербурга в Москву». В последующие годы в камерах Петропавловской крепости перебывали почти все выдающиеся русские революционеры, в том числе декабристы. Пятеро из них, Пестель, Рылеев, Муравьев-Апостол, Бестужев-Рюмин и Каховский, приговоренные к смертной казни, были повешены вблизи крепости.
Формально тюрьма Петропавловской крепости числилась подследственной, хотя многие заключенные содержались здесь годами. Обычно же с окончанием следствия и вынесением приговора осужденных выводили ночью через вторые ворота крепости, выходившие на Неву, и с гранитной комендантской пристани отправляли на судах к месту казни или в назначенные им места заключения.
Хотя тюремная часть крепостных стен с казематами и подземельями отделялась от остальной площади острова стеной и каналом, Черновы, и отец и сын, никогда не забывали о тюремных застенках. Об этом не говорилось в семье, но каждый осуждал в душе несправедливость существующего порядка.
Однажды оказались открытыми двери собора. Куранты на соборной колокольне еще не пробили урочный час, и Дмитрий Константинович зашел в церковь; в мраморных саркофагах здесь покоились цари и царицы начиная с Петра I.
У гробницы Николая I Чернов на минуту остановился. Пять лет носил он на своих плечах погончики с вензелем императора. Теперь, одевшись в штатское платье, на память о Технологическом институте Чернов оставил знак отличия на левой стороне груди в виде серебряного орла с маленьким шифром ТИ, одинаковый для всех, окончивших технический институт.
Взглянувши на свой серебряный знак, Дмитрий Константинович торопливо прошел к гробнице основателя Петербурга. Тут всегда горели свечи и собиралось много народа. Памятью великих дел Петра I, сопровождавших его от дома до места работы, гордился русский инженер.
Последним напоминанием о Петровской эпохе на пути к месту службы был «дедушка русского флота» — деревянный бот, найденный молодым Петром в подмосковном Измайлове. Теперь этот бот бережно хранили в каменной беседке возле самого здания Монетного двора…
Живые страницы русской истории следовали за молодым технологом и за порогом здания, на самом производстве.
В цехах Чернов чувствовал себя на месте. Правда, применявшиеся для чеканки монет сплавы не представляли интереса для Дмитрия Константиновича. Способ обработки меди, серебра и золота был давно известен, рецепты сплавов проверены тысячу раз. Помощнику главного технолога оставалось только следить за весом составных элементов и смотреть — с отцовскими серебряными часами в руке — за тем, как соблюдались заданные условия и сроки остывания сплава.
Сплав должен был обладать тягучестью, звонкостью и вязкостью, чтобы принимать самые тонкие черты штемпеля и сохранять отпечаток на долгий срок. Грозным врагом всякого сплава является ликвация, или сегрегация, — это процесс образования химической неоднородности в застывающем сплаве или результат этого процесса в застывшем сплаве. Ликвация искажает ожидаемые свойства сплава, и испорченный металл идет в переплавку.
Требования, предъявляемые к сплаву, контролировались на каждом этапе производственного процесса: в полосах, в кружках — взятием проб, вызваниванием — на железных листах — золотых и серебряных монет. Брак и отходы возвращались в переплав. Отобранные и сосчитанные кружки в холщовых мешочках отправляли в печатную палату.
Студенты Технологического института знали, что печатный рычажный станок изобрел русский горный инженер Николай Неведомский в 1811 году. Но здесь, в печатной палате, он назывался печатным прессом Ульгорна. Воспользовавшись идеей и конструкцией русского инженера, Ульгорн при содействии берлинского механического завода усовершенствовал станок и стал снабжать им все монетные дворы. В Петербурге на чеканке монет стояло по нескольку отдельных прессов. Каждый пресс был рассчитан на монету одного размера.