На третий день пушкинских торжеств при открытии памятника в Москве, 8 июня 1880 года, Достоевский произнес свою знаменитую речь о Пушкине. Она произвела сильное впечатление на слушателей, представив гениального поэта как «явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа». Этими словами Гоголя Достоевский начал речь.
Гоголь в своем очерке «Несколько слов о Пушкине» написал так:
«Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет».
Выступая против «русских иноземцев», утверждавших, что у нас нет и не могло быть своей истории, своего искусства, своей науки и техники, Достоевский доказывал Пушкиным, что «нищая земля наша, может быть, в конце концов скажет новое слово миру» и что «основные нравственные сокровища духа, в основной сущности своей, по крайней мере, не зависят от экономической силы».
Речь Достоевского подводила итоги всей литературной деятельности романиста бессознательно для него самого. Сказанная искренне, горячо и страстно, она примирила не одного Дмитрия Константиновича с героями произведений Достоевского и с автором их. Это была речь не о Пушкине, а по поводу Пушкина, о самом Достоевском, и в этом ее значение…
Когда с соляным делом на юге было покончено и заболела старшая дочь Ольга детским параличом после перенесенной скарлатины, Дмитрий Константинович вспомнил о Старой Руссе, купил здесь дом, так же, как у Достоевского, с большим садом, спускавшимся к реке, и стал по рекомендации петербургских врачей лечить Ольгу здешними минеральными водами, давно уже известными своими целебными свойствами.
Старорусские минеральные воды впервые подробно исследовал сказочный человек, доктор Федор Петрович Гааз, московский тюремный врач, прозванный в народе «святым доктором». Он посвятил свою жизнь и энергию заботам об улучшении участи арестантов.
О докторе Гаазе помнили в Старой Руссе. Старожилы рассказывали много и былей и, вероятно, небылиц о нем. Личность Гааза заинтересовала Чернова. К сожалению, ничего вполне достоверного ни в энциклопедиях, ни в справочниках он так и не нашел. Но однажды встретил на Невском Анатолия Федоровича Кони, известного уже в то время юриста. Разговорились о ближайшем летнем отпуске. Чернов пригласил Анатолия Федоровича к себе, в Старую Руссу.
— Благодарите доктора Гааза. Примечательная личность! Представляете, своеобразный в одежде (фрак, жабо, короткие панталоны, черные чулки и башмаки с пряжками), в образе жизни и в языке — живом, образном и страстном, — Гааз жил в полном одиночестве, весь преданный делу благотворения, не отступая ни перед трудом, ни перед насмешками и уничижением, ни перед холодностью окружающих и канцелярскими придирками сослуживцев. Его девиз, неоднократно повторяемый им в посмертной его книге: «торопитесь делать добро», подкреплял его и наполнял своим содержанием всю его жизнь. «Чудак» в глазах одних, «святой» в глазах других, он бестрепетно говорил всем правду и был всегда бодр и ясен духом. Теперь такие редко встречаются, — заключил свой рассказ Кони. — В Старой Руссе я бывал, там жить привольно. Благодарю за приглашение, вот только позволят ли дела повидаться летом…
Благодаря исследованиям доктора Гааза Старая Русса быстро приобрела известность как бальнеологический и грязелечебный курорт. Гааз нашел, что сильнощелочная вода может употребляться как внутрь, так и хвойно-соляными ваннами и ваннами из минеральной грязи. Он рекомендовал пользоваться ими при застарелых ревматизмах, хроническом поражении нервной и мышечной систем и многих других болезнях.
К тому времени, когда Дмитрий Константинович сделался старорусским домовладельцем, в летнее время на лечение в Старую Руссу съезжалась уже масса петербуржцев. Прописанное больной Ольге водолечение ваннами сделалось заботой всей семьи и, может быть, длилось бы неопределенно долго, если бы одна из старых нянек не вспомнила совет доктора Гааза:
— Для того чтобы вызвать активные движения у ребенка с детским параличом, привлекайте чем-нибудь внимание больного…
Лечебная гимнастика в воде и массаж не помогали. Александра Николаевна привезла из Петербурга маленький игрушечный, но совершенно как настоящий самоварчик и подала его Оле. И вот как чудо — девочка, доселе недвижимая, вдруг протянула руки и схватила игрушку.
Дальше лечение пошло успешнее, и через месяц, в октябре, Дмитрий Константинович, как всегда, отправился в Ялту.
Старорусским домовладельцем он пробыл недолго. Когда старший сын окончил университет и женился, отец подарил ему свой старорусский дом.
В Ялте дом заменяла гостиница «Метрополь». Служащие ее встречали постояльцев как гостей, а гости чувствовали себя как дома.
Знакомство Дмитрия Константиновича с Ялтой началось с тех пор, как вслед за ним вышел на пенсию и покинул Обуховский завод Киреев. Он поселился в Ялте из-за болезни. Несмотря на отсутствие хорошего пляжа, недостаток зелени, шумный характер города, Петр Григорьевич оставался здесь до конца жизни. Преимущество Ялты заключалось в том, что зимой жизнь здесь не замирала, как на остальных южных курортах, и больные оказывались обеспеченными медицинской помощью и теплом удобных гостиниц и квартир.
Старого друга Дмитрий Константинович похоронил на новом Аутском кладбище и продолжал навещать овдовевшую сестру; а похоронив и ее, стал приезжать сюда с Александрой Николаевной на зимние месяцы, когда Петербург утопал в сырых туманах и целыми днями жил при огнях.
10 ноября 1916 года Дмитрий Константинович писал из Ялты редактору журнала Русского металлургического общества М. А. Павлову:
«Уже более года тому назад меня поразила тяжелая форма инфлюэнцы, от которой до сих пор не могу хорошенько оправиться. Будучи почти изолированным от света и друзей, я очень мало следил за технической литературой. С начала марта и до сих пор (с коротким перерывом) я живу в Ялте и случайно на этих днях узнал, что в первой книжке «Журнала Русского металлургического общества» за нынешний год помещена заметка А. Л. Бабошина «Еще о «точке b» Чернова». Я тотчас же выписал эту книжку сюда и нашел в ней, помимо упомянутой статьи, довольно много для себя интересного. Самое близкое ко мне — это заключительные слова заметки П. Я. Сольдау, которые вынуждают меня взяться за перо».
Слова, побудившие главу новой школы металлургов взяться за перо, относились все к той же «точке b» Чернова, вокруг которой шла дискуссия.
«Ответ на вопрос, что же такое «точка b» Чернова, может дать лишь сам Дмитрий Константинович Чернов, и нам, начинающим металлургам, остается лишь высказать самое горячее пожелание, чтобы Дмитрий Константинович еще раз высказался бы в печати по данному вопросу и положил бы конец той путанице понятий, которая нарастает вокруг «точки b» Чернова», — писал П. Я. Сольдау.
История открытий и изобретений, собственный опыт Чернова давно уже показали ему, какой неодолимой стеною стоит привычное стереотипное мышление человека на пути освоения нового знания, какой бы области оно ни касалось. Он не мог удержаться от иронического отношения к той путанице понятий, о которой говорил начинающий металлург.
«Нужно признаться, — пишет Чернов, — что уже давно и даже очень давно мне следовало бы выступить на защиту моей бедняги «b». Кто только не нападал на нее? Еще нужно удивляться, что она — вот уже скоро наступит ее 50-летний юбилей, — избитая со всех сторон, все-таки живет и живет! Хотя в моих литографированных записках по сталелитейному делу, а в особенности на моих лекциях в артиллерийской академии я подробно останавливался на существенной стороне явления перехода структуры стали из кристаллической в аморфную, но ввиду очень ограниченного распространения этих записок, а также и обычной забывчивости слышанного на лекциях и на докладах в ученых обществах и на специальных съездах (приходилось мне и там говорить о том же) до сих пор в специальных сферах продолжают циркулировать порою очень оригинальные истолкования этого явления. Иногда встречаются даже направленные по моему адресу наставления — как надо понимать и как надо бы называть то, что я разумел под знаком «b». Были такие (и теперь есть), которые отрицали какое бы то ни было научное значение моих теоретических соображений относительно структурных превращений в стали, отмечая лишь важное практическое их значение. Те же истолкователи значения «точки b» Чернова теперь приходят к заключению, что при данном мною толковании «точки b» она теряет и практический смысл. Таким образом, не только моя точка, но и я сам уничтожен!.. Не мудрено после этого, что, говоря о превращениях структуры стали, совершенно игнорируют мое существование, то и дело ссылаются на новых и новых открывателей Америки…»