- Вот, бывает, пробьёшь кому-нибудь черепушку и видишь, что из неё никакой дух не отлетает к заоблачным далям, где семикрылые серафимы на лютнях тренькают. Значит, не было у говноеда души, поизъелась.
- А если пробить младенцу, - по-арцыбашевски спрашиваю я, - думаешь, вылетит?
- Да, вылетит. Но на сей раз из тебя.
А затем кинжальный размах, и кирпич притаджился чуть пониже затылка, где шейные позвонки сходятся с головой. Косточки хрустнули, шея ушла вниз, а голова панически вскинулась, и убиенный стал напоминать тупой угол из какой-нибудь математической задачи. Он дёрнулся, но не так, чтобы убежать или сопротивляться, а словно из тела, которое испытывало жгучую ледяную боль, попыталась выпрыгнуть душа. На нитке слюны повесился умирающий стон, обращённый не к нам, а как будто к самому себе, точно жертва хотела в одиночестве вспомнить маму. Стало противно, потому что не так должен умирать человек, а бороться, ругаться, кричать, царапаться, размахивать руками, пытаясь отогнать смерть, но не вот так... постанывая, как раненная корова.
- Наверное, это и не человек, - равнодушно говорю я, - иначе бы он так не умер.
- Как же не человек! - шутит Сырок, - гляди, у него есть ручки и ножки. В наше время этого достаточно, чтобы тебя сочли человеком.
Всё также пылало солнце, Лотреамон зевнул и пошёл куда-то по своим кошачьим делам, труп ещё пах жизнью, но убийца уже командовал его судьбой:
- Несём его на задний двор. Там землица помягче, тебе будет очень хорошо копать. Мяконько. И не один соглядатай не увидит.
Тело опало в огороде Сырка, как осенние листья. Странно, думается мне, ведь его организм ещё пьяный, но уже немножко мёртвый. В остальном происходящее мне безразлично и я с профессиональным интересом оглядываю мощные кабачковые кучи, ровные ряды клубники, кусты жимолости и смородины. После, положив в рот кусочек мяты, достаю нож и опускаюсь на колени.
- Ты это чего, - спрашивает Сырок, - помолиться решил?
- Нет, просто надо аккуратно срезать дёрн, чтобы потом не было видно, что здесь копали.
- А... ну смотри, дело твоё. Мало ли что. Лишняя работа. Ты копай, пока схожу за инструментами.
- Тебя, кстати, не смущает, что тело будет лежать во дворе? Не хочешь вывезти его в лес и закопать в глуши?
Сырок кивает головой:
- Это будет логично, поэтому так мы поступать не будем.
Не понимаю первую часть его замечания и всаживаю нож по горло в траву. Меня тут же бьёт ток, как будто я ударил живое существо. Я тупо смотрю на воткнутый в почву нож, и мне кажется, что вот-вот из этой колотой раны пойдёт чёрная земляная кровь. Делать нечего и, преодолевая непонятно откуда взявшийся страх, я начинаю кромсать землю. Нож идёт туго и сочно, будто я режу слегка подмороженный торт. Первый кусок земли, напоминающий крестьянский лапоть или огромную зелёную бровь лешего, остаётся в стороне. Вскоре там вырастает целая аккуратная стопка. Из неё торчат маленькие корни, и, если посмотреть под углом, то кажется, что они тянутся ко мне. Как и труп, чьи ручки оказались предательски близко. Я осторожно снимал с земли скальп, и из обнажённого черепа тянулся курящий дымок - это пылинки водили хоровод в солнечном свете. Чувствую себя как на бойне, и пот на ладонях смешивается с землей. Что-то проникает в вены и бежит сначала по предплечью, затем перекидывается на бицепсы и вот уже на шее, в ярёмной вене гудят иные, чужие мысли. Как будто что-то приказывает мне освежевать землю, и я трясущимися руками вытираю бусину испарины, украсившую лоб.
- Да ты куда столько срезал! В нём роста от силы метр шестьдесят, а ты сколько сделал! Зачем такую ямищу?
Я поднимаюсь с колен и вижу, что профиль, который явственно обозначился в почве, вместил бы два таких тела.
- Да ты, похоже, бледен, - улыбается Сырок, - а со стороны кажешься таким бывалым молодым человеком.
Хочется сказать ему, что со мной только что кто-то пытался заговорить. Вспомнилось позабытое ощущение перчаток, сжимающих руки. Что он ответит на это? Скажет, что я поехал. И это будет справедливо. Чёрт, я ведь никогда не замечал за собой таких слабостей!
- Сейчас углубим.
Лопата с яростным хрустом воткнулась в землю, что-то там перерубив. Будто лопнул какой-то нерв, связывающий меня с всё расширяющейся ямой. Каждый штык втыкается в грудь земли, и я вырываю оттуда сочные, тёмные клочья мяса. Стальная ладонь лопаты всё глубже вгрызается в сырое нутро. Оттуда доносится призыв лечь и отдохнуть, словно это поют земляные сирены. Могила кажется такой большой, что походит на братскую. Будто неведомый богатырский конь ударил по лугу, выворотив оттуда скопыть величиной с полпечи.