- Не уходи... - шелестит она, - не уходи, пожалуйста. Я очень тебя прошу.
С легкой тающей улыбкой на устах говорю:
- Не бойся, мы ещё вернёмся.
Она в отчаяние почти до кости прожимает мне руку:
- Правда?
- Конечно.
Она чувствует, что я не вру и, поднимаясь на цыпочки, легонько, как покойника, целует в лоб. От её губ пахнет лёгким ароматом тлена, как будто она давно умерла для меня. С этим запахом на устах я покидаю подвал. На лестнице - шум, доносящийся с верхних этажей. Притон в эту ночь гудел, как дьявольский улей. Там кричали женщины-ведьмы и гоготали гнилые наркоманы, похожие на опустившихся сатиров. Их веселил гром и молнии, ведь под них было так весело совокупляться. И теперь, когда я покидал дом, они ещё завывали, не растеряв под утро похотливого веселья. Но чувствовалось, что гнилая квартира шумела насильно, как выбивавшаяся из сил лошадь. Её вот-вот должны были пристрелить, и быть может потому так громко визжали путаны и хрюкали их пьяные ухажёры.
В этот момент мне стало их даже жалко.
У подъезда дождь полностью вымыл яму с грязью, и на её дне плотно лежал старый слой асфальта. Всё настолько свежо, что машина легко трогается с места.
- Знаешь, я совсем не злюсь из-за того, что ты был с Алёной.
Сырок как всегда флегматично сидит по правую руку, но теперь удивлённо смотрит на меня:
- Ты это о чём?
- Да когда я к вам зашёл, вы спали вместе.
Он внимательно... слишком внимательно для того, чтобы сказанное оставалось правдоподобным, смотрит на меня. Затем начинает хлопать себя по карманам и бормочет:
- Ну да, ну да, ты же горазд видеть мёртвых, как мы убедились...
- Ты о чём там бормочешь?
- Помнишь, мы поспорили о том, кто навечно останется прав? Так вот, похоже, твоя подруга выиграла наше состязание. Уловил?
На память ничего не приходит, и я недоумённо спрашиваю:
- А вы о чём-то спорили?
Машина вырулила на безлюдную магистраль, на которую, казалось, падала тень чёрного небоскрёба. Утро ещё было пустынно, словно Бог только приступал к творению. Небо ясное, будто оно уже всё поняло и решило до конца дней оставаться синим-синим. Влажный ветерок залетал в машину, и язычки светофора высунулись от удовольствия, заливая невысохшие лужицы красным мистическим светом.
- Погода сегодня будет хорошая, - говорю я, - ты как думаешь?
Сырок флегматичен:
- Теперь погода всегда будет хорошая.
Я посмотрел в окно, где съёжившись, стояли виселицы фонарей. Даже если бы на них качались повешенные депутаты, Сырок бы не обратил на них внимания. Почему так? Вдруг я посмотрю направо, а там не будет его? Вдруг я всё это выдумал. Просто помутилось сознание и вместо сосредоточенного бородатого лица с глазами-драгоценностями, я увижу пустоту.
То есть себя.
Помимо моей воли голова медленно поворачивается направо, и любопытство заставляет взглянуть на сидение. Сырок задумчиво набивает трубочку и, заметив мой взгляд, невозмутимо спрашивает:
- Надеюсь, ты не против, если здесь повоняет дымком?
Он с удовольствием впускает дым в мощную грудную клетку, наслаждается им, как женщиной, и мирно, по-бюргерски, выпускает сизое облачко в приоткрытое окошко. Кажется, что парень находится на баке китобойного судна и всматривается в синие льды, где скользит его жертва. Восходящее солнце у подножья разросшейся башни, выглядит как холоп, пришедший заплатить оброк.
Сырок хмуро смотрит на неё и дым из трубочки чернеет, начинает горчить.
- Слушай, - спрашиваю я, - вот хочу кое-чем с тобой поделиться. Ты это... не подумай что я поехавший какой.
Сырок скупо отвечает:
- Для своего положения ты слишком часто говоришь "Я".
- А ты что, не говоришь?
- Никогда не говорю этого слова.
И только тут я понял, что за всё время нашего знакомства Сырок действительно никогда не сказал про себя в первом лице. Его эго напоминало обезжиренной глазированный сырок, и из-за этого каламбура я ухмыльнулся в бородку.
- Чего смеёшься?
- Просто думал, ты ненастоящий. Думал, что тебя и нет вовсе. Дунья... кажимость.
- Ну ты с козырей зашёл! - облачко дыма приятное и душистое, точно оно сбежало из стихотворений Тютчева, - это всё от того, что твой знакомый никогда не произносит заклинание, которое пробуждает богохульную матрицу индивидуализма.
- Это ты про слово "Я" так витиевато?
- Что-то вроде того, ведь скоро сказке конец, а кто слушал молодец. Поговорка такая.
Дым заполз мне в лёгкие, свернулся пушистым котиком вокруг альвеол, и внутри стало так легко, будто я превратился в воздушный шарик. Когда мы проезжали площадь, на нас оборотил голову всадник. Я видел, как он нахмурился, сорвался с гранитного постамента и с грохотом поскакал за нами. Конь его раздувал ноздри, оттуда валил пар, и вычищенные ночным дождём копыта высекали искры из асфальта. Сырок лениво посмотрел в зеркало заднего вида, убрал одну руку в карман, а затем продолжил докуривать трубку.