Поднявшись на Стену, я вскоре добрался до дома. Окна были темны. Я подошел к дверям, удивляясь тому, что неподалеку стоит армейский автомобиль, возле которого прогуливается водитель.
Когда я вошел в дом, то был поражен разительным отличием от того затемненного мира, который окружал его снаружи. Меня восхитило великолепие внутреннего убранства ярко освещенных комнат. Вспоминая сейчас те минуты, я испытываю радостное чувство и вместе с тем грущу о былом, думая о жизни семьи Фоссов в доме, которого больше нет. Его всегда отличало богатство и изысканность, а присущая ему атмосфера создавалась прекрасным освещением, элегантной стильной мебелью, оттенками и красками интерьера, неповторимыми запахами, насколько мне помнится, крепкого кофе и лаванды. В нем всегда было много украшений: портреты маслом, изображавшие дедушку и бабушку, шикарный индийский ковер ручной работы, английские книжные полки из красного дерева, индийские бронзовые вазы для цветов. Одна стена гостиной комнаты была затянута огромным полинезийским гобеленом, сотканным из волокон тутового дерева — свидетельство пребывания моего деда на островах Фиджи. На нем были развешаны копья, дубинки и стрелы туземцев, обитавших в этом далеком уголке Тихого океана. Что касается прочего, то самым ценным и привлекательным мне казалось то, что бабушка называла «мой Гейнсборо» — прекрасная картина маслом, изображавшая трех ее детей после возвращения семьи в Европу.
Бабушку я обнаружил как раз возле «Гейнсборо» — она сидела на диване под картиной. Она выглядела осунувшейся, ее нос сделался как будто крупнее. Судя по всему, бабушка находилась в хорошем расположении духа. На ней было черное шелковое платье, идеально контрастировавшее с ее седыми волосами, подстриженными по последней моде. На столике перед ней лежали игральные карты. Она раскладывала пасьянс — ее любимое послеобеденное занятие.
— Посмотри, что у меня есть, — сказала она после того, как я сел рядом с ней. Она взяла со стола и протянула мне небольшую книгу в самодельном переплете, обложка которой была обтянута гобеленовой тканью. — Мои мемуары о жизни в Австралии. Можешь сообщить своей матери, что я, наконец, завершила их.
Текст в книге был аккуратно отпечатан на машинке моей тетей Изой. Здесь же были вклеены пожелтевшие от времени фотографии. Пролистав первые страницы, я понял, что в них содержалось описание жизни юной решительной женщины, смело отправившейся вслед за молодым немецким коммерсантом в далекие края. Этот молодой человек, однажды появившийся в своем родном городе в шикарном пальто из светло-коричневой верблюжьей шерсти, вознамерился за пару недель выбрать себе будущую жену, прежде чем снова вернуться в Австралию. До сих пор помню, что в тот день я впервые увидел детскую фотографию моего отца. Он — маленький мальчик в соломенной шляпе, с довольным видом поедающий огромный ломоть арбуза. Рядом его туземная нянька, расплывшаяся в радостной улыбке. Фотография поразила меня, и я испытал озарение интуиции, позднее не раз посещавшее меня, острое ощущение временной, быстро преходящей природы стадий человеческой жизни. Каким хрупким казался образ счастливого мальчика в соломенной шляпе на фоне последующих, не менее мимолетных этапов его жизни: офицер-артиллерист германской армии в годы Первой мировой войны; отец семейства в период между двумя войнами, преисполненный ожиданий и планов на будущее; а затем, в очередной раз, офицер, участвующий в жестоких боях на просторах русских степей.
Что же тогда человеческая личность? Кто такой я сам? Только много позднее я стал спрашивать себя о том, каким образом связан юноша, игравший на скрипке в бабушкином доме, с молодым солдатом-пулеметчиком, участвовавшим в кровавых сражениях Второй мировой войны всего несколько лет спустя.
— Угадай, кто у нас в гостях? — спрашивает Иза.
Она входит в комнату с подносом, на котором приготовленный для меня ужин. Следом за ней появляется дядя Вольф. Я энергично вскакиваю на ноги, наэлектризованный близостью моего родственника к одному из вершителей мировой истории, фельдмаршалу фон Браухичу. Однако для нашей семьи в приезде дяди Вольфа нет ничего необычного — до войны он был частым гостем в этом доме.
Дядя Вольф был импозантной личностью. Он не отличался высоким ростом, но был подтянут, строен и имел прямую осанку. В тот вечер на нем был полевой мундир с красными широкими лампасами на брюках. Серые живые глаза, кустистые брови, румяные щеки. Элегантные спокойные манеры дополняли облик типичного офицера-штабиста. Хотя дядя Вольф пользовался успехом у женщин, он не был женат. В нашей семье считали, что из него вышел бы неплохой актер, потому что в юности он прекрасно декламировал стихи красивым выразительным голосом. Он, несомненно, был одаренным и обаятельным человеком.
В тот вечер он никак не выказал той глубокой озабоченности, которую, по всей видимости, испытывал в отношении событий на Восточном фронте и особенно настроений в кругах Верховного командования. Разговор проистекал плавно и в основном касался семейных дел, в том числе и того факта, что бабушка, наконец, закончила работу над мемуарами. Бабушку заставили вспоминать прошлое, в том числе и жизнь в Австралии и Полинезии — сказки потерянного рая, звучащие особенно экзотично в контексте аскетичного военного времени.
В тот вечер меня ожидал еще один сюрприз. Моя бабушка уже отправилась спать, когда Вольф упомянул о том, что завтра утром у него состоится встреча с Филиппом фон Бургдорфом. Я был удивлен, поскольку не знал, что они знакомы. Тогда он объяснил мне, что знает Нору, сестру Филиппа, которая служит в Берлине, в аппарате Верховного командования сухопутных войск. Вольф познакомился с ними обоими всего несколько дней назад. Филипп заехал в столицу по пути из Финляндии в Брауншвейг, чтобы повидаться с сестрой. После этого он отправляется на учебу в офицерское училище СС. Вольф признался, что у него после Первой мировой войны остались связи в Финляндии, и попросил Филиппа рассказать ему о ходе войны на севере.
Вольф понял, что я хочу снова увидеться с Филиппом, и предложил принять участие в их завтрашнем разговоре.
Оставшуюся часть вечера мы говорили о Финляндии. Дядя терпеливо отвечал на все мои вопросы о наших «особых отношениях» с этой северной страной. Я был очарован его рассказом о борьбе финнов за независимость. Она началась еще в 1918 году, когда большевики попытались свергнуть новое финское правительство. Двадцать лет спустя состоялось новое русское вторжение. Началась так называемая «зимняя война». У Вольфа до сих пор сохранилось много знакомых среди офицерского корпуса Финляндии. Неравная борьба между, образно выражаясь, карликом и гигантом вызывала мое восхищение героизмом и решительностью народа этой маленькой страны. В то время она казалась мне своеобразной вариацией на тему событий романа Эриха Двингера «Между белыми и красными». Года два назад я с удовольствием прочитал его, и он произвел на меня огромное впечатление описанием борьбы Добра со Злом. Кроме того, эта книга укрепила меня в убеждении, что главным злом мира является большевизм. В тот вечер в Брауншвейге я еще не мог знать, что разговор с дядей Вольфом станет прелюдией к тем событиям, которые мне еще предстояло пережить. Именно тогда была заложена основа моей симпатии и любви к этой стране и ее храброму народу.
На следующее утро состоялась моя встреча с Филиппом. Мы были искренны рады увидеться снова. Последние несколько месяцев он находился в составе горно-пехотного полка, размещавшегося в северной Карелии. На нем был мундир младшего офицера с лентой Железного креста 2-го класса. Он возмужал, стал стройнее и серьезнее обычного. Морщинки в углах рта залегли еще глубже. Однако в ходе разговора я разглядел в нем прежнего Филиппа, и на его лице все чаще и чаще появлялась знакомая мне улыбка.
Однако наши прежние отношения старшего и младшего членов юнгфолька куда-то исчезли. В Филиппе теперь угадывалась легкая отстраненность. Возможно, тому виной было мое понимание разницы между военным и гражданским человеком и осознание того, что я еще не скоро смогу стать равным ему. Для этого нужно быть солдатом и понюхать пороху на войне.