«Оно ходит на четырех ногах, — думаю я, — а не на двух».
Гончая лает.
Мне интересно, не будет ли так добр этот неугомонный визитер откопать меня? А еще я задумываюсь о слухах про тех, кто носил нефритовый кулон до меня, и об их судьбах. Например, та парочка омерзительных англичан из тысяча девятьсот двадцать второго года, они занимают мой воскресший разум. Как и отрывок из печально известного гримуара Франсуа-Оноре Бальфура «Культы упырей»{9}, и несколько случайных строк из «Аль-Азифа». Мой посетитель неожиданно перестает ходить и начинает царапать мягкую грязь, принуждая меня пошевелиться.
В храме, когда моя возлюбленная берет меня за руку и ведет к каменному алтарю сквозь огонь, пожирающий меня изнутри, Верховная жрица Звездной Мудрости напоминает всем, что лишь раз в тысячу лет гончая выбирает себе невесту. Только раз в тысячелетие живой женщине предоставляется эта привилегия.
Мой поезд въезжает в депо где-то в южной части Род-Айленда и с ворчанием медленно останавливается, а мои сны прерывает суета остальных пассажиров, которые достают свои сумки и дипломаты и слишком громко разговаривают. Или меня будит тот простой факт, что поезд больше не движется.
После секса я лежу в постели с Изобель, а комнату освещает лишь телевизор у противоположной стены. Звук отключен, поэтому черно-белый мир, запертый внутри этой коробки, существует в дивной зернистой тишине. Я пытаюсь рассказать о том, что случилось со мной в ночь пробуждения. Пытаюсь описать сопение носа и шевеление земли под острыми когтями. Но Изобель только хмурится и снисходительно качает головой.
— Нет, — настаивает она. — Гончая — не что иное, как метафора. Мы не собирались воспринимать ее буквально. Что бы ты ни услышала в ту ночь, ты это вообразила, вот и все. Ты слышала то, что какая-то часть тебя ожидала, или даже стремилась услышать. Но гончая — это суеверие, а мы не суеверные люди.
— Изобель, я, черт возьми, умерла, — говорю я и, стараясь не засмеяться, гляжу поверх ее живота в телевизор. — И вернулась из мертвых. Голыми руками откопалась из своей могилы, слепая в одиночку нашла дорогу в храм. Моя плоть уже гнила, а теперь как новенькая. Это на самом деле со мной случилось, и ты в этом не сомневаешься? Ты сама практикуешь некромантию и при этом хочешь, чтобы я считала себя суеверной, раз верю, что гончая реальна?
Она долго молчит. Наконец произносит:
— Я беспокоюсь о тебе, вот и все. Ты так дорога мне, всем нам, ты уже через многое прошла, — и ее рука крепко обхватывает амулет, все еще украшающий мою шею.
В душный августовский день в Саванне искушенный торговец старинными украшениями и китайским фарфором не пытается скрыть облегчения, когда я говорю, что решила купить нефритовый кулон. Пробивая чек, он спрашивает, хорошая ли я христианка. Рассказывает о Пятидесятнице, затем признается, что будет рад, если кулон уйдет из его магазина.
Я стою на пляже.
Я сажусь на поезд.
Мэдди переворачивает следующую карту.
А на алтаре Храма Звездной Мудрости я делаю глубокий, прерывистый вдох. Чувствую запах ладана и слышу голоса практически всех собравшихся ради моего возвращения. Мое сердце — кузнечный молот, бьющийся в груди, и я бы закричала, но не могу даже говорить. Изобель Эндекотт садится на меня верхом, и ее правая рука тянется к моему влагалищу. Пальцами она выскребает липкую пробку из земли и мельчайших ростков грибницы, которые заполнили мои половые органы за полторы недели, проведенные в могиле. Когда подушечка ее большого пальца касается моего клитора, каждая тень и полупрозрачный силуэт, которые различают мои израненные глаза, словно вспыхивают, как будто мое вожделение заразительно, как будто свет и тьма стали благосклонны ко мне. Я бросаюсь к ней, мои челюсти щелкают, как челюсти любого оголодавшего существа; в ее глазах появляются слезы, когда меня хватают Солнце и Луна, а Повешенный засовывает кожаный ремень между моих зубов.
«Звездный ветер приносит безумие…»{10}
— Тише, — шепчет Изобель. — Тише, тише, — шепчет Императрица. — Это пройдет.
День, когда я в последний раз покидаю Саванну. В спальне дома, в котором выросла, я упаковываю несколько вещей, все еще важных для меня. Среди них фотоальбом, а внутри его спрятана карта Таро, что дала мне женщина по имени Мадлен.
Изобель следит за мной с другой стороны столовой. Она следила почти час, пока я писала, и теперь интересуется:
— Чем это заканчивается? Ты хоть представляешь себе?
— Может быть, это не закончится, — отвечаю я. — Я даже думаю, что это и не начиналось.