— Мне сказали, что у тебя вчера был приступ. Как жаль, что я пропустил! Я художник, ищу здесь вдохновение. А ты, верно, очень интересно выглядишь, когда корчишься и катаешься по полу.
— Я не экспонат, — бросил я сквозь зубы.
Этот усмехнулся.
— Не хотел обидеть тебя, не сердись. Ты милаха. У меня разрешение есть — могу забрать тебя позировать.
— Забрать куда? В свой аркх?
Он опять засмеялся.
— Нет, всего лишь в мои покои в здешнем пристанище. Но поверь, там гораздо лучше, чем здесь. Так что у тебя будет парочка более-менее приятных вечеров. Я зайду за тобой ближе к ночи. Никак не получается рисовать при свете дня.
Он ушел, не посчитав нужным даже назвать свое имя.
Весь день я чувствовал себя мерзко и тоскливо. Я все думал над тем, что говорил Суул, и чем больше я думал, тем сильнее убеждался в его правоте. Возможно, пока мы жили в общине, нас воспринимали если не как равных, то как потенциальное будущее, надежду. Неплохо учили, давали определенную свободу. Но здесь мы только бракованный отработанный материал, изучая который, они обращают внимание на ошибки, чтобы в следующий раз избежать их.
Ин-хе почему-то сегодня не приходил, что тоже не могло улучшить моего настроения. К вечеру я издергал себя до такого состояния, что даже стал с нетерпением ждать, когда меня заберет слащавая сволочь из гельмы. Я не часто сталкивался с представителями этого Дома. Да и что интриганам, творцам и неженкам из солнечного аркха Гонолулу делать на холодном и грязном Черном острове, полном грубых заключенных и безумных полукровок?
Естественно, сам он прийти не удосужился — один из стражей забрал меня в полночь.
Я уже бывал в местном пристанище: Ин-хе брал меня к себе, когда на улице стояла слишком уж пакостная погода. Мне нравилась его светлая просторная комната. Ничего лишнего: только пушистая куча шкур на полу и светлое дерево, пахнущее смолой и солнцем.
Теперь меня повели в другое крыло, да и обстановка в номере, в который я вошел, разительно отличалась. Стоило мне открыть дверь (стражник остался снаружи), и меня тут же оглушило, ослепило и одурманило.
Вся комната была затянута шелком и бархатом, тяжелые шторы наглухо отрезали ее от уличных огней — вместо них повсюду висели бледно-желтые шары-светильники. Было тепло, даже душно. Запах благовоний и масляных красок был настолько силен, что я чихнул. Везде были раскиданы какие-то тряпки, блюда с едой и бутылки стояли прямо на полу. Хозяин этого бардака полулежал в кресле, рассматривая холст на мольберте, стоявшем посередине комнаты. Его лицо кривилось в раздраженной гримасе. Он покусывал кончики пальцев и хмурился. На мое появление художник никак не прореагировал, так что, не зная, что предпринять, я топтался у дверей.
Говорят, дети Дома Гельма похожи на ядовитые цветы. Стоит обмануться их внешней хрупкостью и красотой, как тут же падешь жертвой отравленной сердцевины. Не мужчины, а вечные мальчики, не женщины, а тонкие, неоформленные подростки с пепельными кудрями и пылающими глазами. В общине нам читали старые людские сказки. Эльфы, фигурирующие в некоторых из них, могли бы быть прообразами этой расы. Только если эльфы были чисты и открыты, то гельма рождает распутных, холодных и дьявольски расчетливых созданий.
Он был похож на лунный свет. Алый шелковый халат, наброшенный на обнаженное тело, оттенял белизну кожи, сиреневые глаза, тонкие и неестественно яркие, подведенные губы. Я поймал себя на мысли, что мне отчаянно хочется погладить его по голове, утешить, отогнать раздраженно-обиженное выражение с его лица и вернуть на него улыбку. Что за дурман?.. С трудом подавив этот безумный порыв, я уставился в противоположный угол комнаты, чувствуя, как по лбу заструился пот. Раздался смешок. Сделав пару глубоких вдохов, я перевел взгляд обратно — на хозяина комнаты.
— Мальчик, разве ты не знаешь, что нельзя долго смотреть на таких, как я? — Он добродушно скалился, а я обозлился. Злость начисто вытеснила наваждение.
— Я не мальчик!
— Да, конечно, ты не мальчик — ты большой и серьезный мужчина, способный напугать кого угодно, даже меня.
Он легко вскочил и, сорвав холст с мольберта, разломал его каркас об колено.
— К Хаосу все! Если не выходит сразу, шедевра не получится, так что вместо того, чтобы напрасно мучить себя и холст, лучше начать заново.
Парой легких шагов он преодолел расстояние, разделявшее нас. Ухватив двумя пальцами за подбородок, стал выворачивать мое лицо так и эдак. Роста мы были примерно одинакового, но от этих его действий я почувствовал себя беззащитным и маленьким. Результатом осмотра творец остался доволен. Еще раз улыбнувшись, он кивнул мне на единственный свободный от хлама стул.
— Садись! Хочешь чего-нибудь съесть или выпить?
Я отрицательно покачал головой. Еще чего не хватало. Даже такому оторванному от мира существу, как я, было известно, что Дом Гельма знаменит своими наркотическими и одурманивающими зельями.
— Да расслабься! Стану я еще на тебя всякие дорогостоящие штуки переводить.
Видимо, мое лицо выражало такую гамму эмоций, что он расхохотался.
— Нет, я не читаю твои мысли, не бойся. Просто у тебя плохо получается контролировать свои опасения и эмоции — все видно невооруженным глазом.
Он сунул мне в руки яблоко и подмигнул.
— Ешь-ешь, не трусь.
Не то чтобы мне стало спокойнее, но яблоко я откусил: фруктами нас баловали не часто.
— Ты ведь Рийк, не так ли? А меня можешь звать Таль — сомневаюсь, что мое полное родовое имя ты сможешь запомнить. А вот теперь замри и не шевелись, ладно? Я, кажется, нашел потрясающий ракурс. — Он суетился, смешивал краски, доставал кисти, при этом безостановочно болтая. Когда я попытался встрять в его речь, он отрицательно повел головой. — Помолчи, ладно? Ты не очень смотришься с открытым ртом. Давай, чтобы ты не заскучал, я буду рассказывать разные истории и сплетни, а ты просто слушай. В конце концов, когда еще тебе удастся узнать последние новости?
Он велел слушать и молчать, и я покорно слушал. В эту ночь я узнал тысячу абсолютно бесполезных сведений и сотню незнакомых имен. К утру я осознал, что от переизбытка информации у меня адски болит голова, и если Таль скажет еще хоть слово, я его растерзаю. Ощутив мое настроение, он отложил палитру и, тут же потеряв ко мне интерес, бросил будничным тоном:
— Пожалуй, на сегодня хватит. Можешь возвращаться к себе. Если хочешь, прихвати с собой что-нибудь съедобное — ты заслужил. Только, пожалуйста, уходи быстрее, я смертельно устал. Не выношу долго видеть одно и то же.
Я мстительно, с нарочитой медлительностью опустошал тарелки, используя скинутую рубашку вместо мешка. Наконец, когда демонстративное фырканье Таля стало совсем уж угрожающим, покинул комнату.
Вместо привычного молчаливого стража за дверью меня ждал Ин-хе, серьезный и печальный.
— Ты, наверно, жутко хочешь спать, Рийк. Прости, не могу тебя пока отпустить — нужно поговорить.
Он снова привел меня на берег моря, и мы долго стояли, всматриваясь в суровые серые просторы. Я боялся нарушить молчание, догадываясь, что он хочет сказать. Наконец, когда тишина стала совсем уж гнетущей, он заговорил.
— Я сегодня уезжаю, Рийк. Меня временно отстранили и настойчиво рекомендуют вернуться в родной аркх.
— Почему?
— А ты не догадываешься? Я слишком сблизился с тобой, а это недопустимо.
— Неужели пленникам даже друзей иметь запрещено?
— Не в этом дело. — Он нахмурился. — Какой у тебя был последний промежуток между приступами?
— Тринадцать дней. Но при чем тут это?
Он снова молчит, а я задаю вопрос, который при иных обстоятельствах обязательно придержал бы.