Его персональные девять кругов ада начались в серых стенах тюремной больницы.
Он очнулся посреди ночи от того, что кто-то перешептывался. В темноте кто-то крался к нему. Все двоилось и троилось, из-за решетки окна метались мерцающие тени — какой-то придурок повесил напротив следственного изолятора колоссальную неоновую вывеску. Вот они — обещания счастья, вот она — «страна чудес». Где? Где же? И где такая, чтобы для всех и сразу?
Только боль, которая отзывалась тупой тошнотой и бессилием. На животе крепились два крупных пластыря и грязноватые бинты. (Похоже, нож не задел артерию, иначе бы все закончилось намного раньше). Руки и ноги упрямо не желали двигаться, только слегка дернулись. Вот он и начался, его личный кошмар, его персональный ад. Это все-таки произошло, он остался жив, но в таком состоянии, что питал только отвращение к себе.
Единственный зрячий глаз резали эти паршивые сине-розовые блики, мешая рассмотреть, кто приближался справа.
Врезать тому, кто крался. Хайделл сперва попытался, но задохнулся от боли, которая огнем прошивала все внутренности.
— Помнишь меня? Помнишь, ***! — Черная тень закрыла собой все пространство. Смутно знакомое разбитое лицо, да такое, словно по нему бульдозер проехал. Кто-то его здорово разукрасил, уже довольно давно, но следы не изгладило бы время. Только когда крупная ручища сдавила горло, Хайделл вспомнил того громилу из гетто, которого отделал арматурой зимой. Тот все-таки выжил, и, похоже, попал еще в передрягу, раз оказался в тюрьме и снова в больнице. Почему только так совпало? Кто-то намеренно подстроил?
— Передавай привет Алексу, сука! — с этими словами враг выхватил что-то острое. В темноте да еще со стороны слепого глаза не удалось рассмотреть.
Это же острое враг попытался протиснуть в рот. Хайделл все же нашел силы дернуться, не собираясь умирать. Уж точно не так. Нет! Он очнулся! Он выжил даже после встречи с воплощением самой смерти! Только бы найти хоть немного сил и былой прыти.
Снова боль. Острая и жгучая. Во рту стало неприятно холодно и солоно от заполнявшей его крови. Хайделл, едва не захлебнувшись, перехватил оружие, от нового шока практически вскочил, вслепую ударил громиле в челюсть лбом, хотел проорать что-то матом, но голос исчез, да и не позволили бы ошметки раскроенной правой щеки.
Оружие блеснуло в неоновой вывеске. Хайделл завладел им и не разбираясь, что это вообще — заточка, наверное — всадил в горло громилы.
В ходе потасовки что-то упало, где-то загудела сирена тревоги… Или же нет. Больше парень ничего не помнил, снова теряя сознание.
Кому-то было выгодно, чтобы он не выжил и не рассказал что-либо на допросах. Кто-то не хотел, чтобы узнали то ли о банде Алекса, то ли… о Рук Айленде! Хойт Волкер прикармливал кого-то в полиции этого города. Иначе объяснить появление заточки и давнего врага не удавалось.
Конкуренты Алекса оставили ему шрам «полуджокера», распоров правую щеку. Зашивали наспех и почти на живую. Красавчик же, ничего не скажешь! Определенно кто-то его проклял, иначе такую полосу катастрофических невезений не назвать.
Сначала наслали образ смерти на мосту самоубийцы, потом похожего на собаку-водолаза детектива, который бесил своим благостным поступком. Затем кто-то явно подстроил, что враждебная группировка — почти вся пойманная после того зимнего столкновения — обнаружилась с Хайделлом в одной камере. Вот если бы какие-то незнакомые или — еще лучше — свои. Он-то никогда не признавал сотрудничества, все время несся один, считал себя самым крутым. А сейчас был бы рад самой последней шестерке из банды Алекса. Но нет, ни одного.
Хайделл осознал, что окружен врагами. Вокруг него оказались многие бандиты, которых он недавно с увлечением избивал, считая мелким сбродом.
Отчаяние вязкой жижей заполнило душу: это конец. Сил драться не было, рана плохо заживала, несколько раз гноилась, открывалась; внутри тоже что-то постоянно болело. Не очень-то стремились, чтобы он дотянул до суда. Но его надеялись сгубить паршивым обращением с рождения, не привыкать. Его злость работала вместо регенерации, точно как у бродячего пса. Нет, отчаиваться нельзя, это означало бы изменить себе. У пса остались все такие же острые зубы, у монстра отняли все, подарив опаснейшее оружие — бесконечную злобу.