Какая же пропасть разверзлась между этим просторным горящим фонарями проспектом и сумрачной подворотней с замерзшей девочкой возле бурого мусорного контейнера!
Смерть — это не так уж плохо, оказывается. Просто заснуть от холода, видя тихонько безмятежные сны чужого праздника. Черный город не услышит ни крика агонии, ни стона о помощи. Лишь наутро случайный патрульный найдет холодный трупик замученной бродяжки, затем ее скинут в общую могилу или сожгут вместе с телами сотни таких же бомжей.
А люди в теплых и уютных домах будут отмечать Рождество, резать индеек и пудинги, радоваться, что прошел еще один год, что они все вместе. Обменяются подарками и фальшивыми или непритворными улыбками, лягут спать, проснутся вновь, глядя с надеждой в будущий день. Они все будут радоваться тому, что судьба к ним милостива. Существование таких, как Салли, большинство просто игнорирует. Ведь никому не нужен чужой негатив, проще и не думать. Ни о неблагополучных семьях, ни о неблагополучных странах, особенно, если «мой дом — моя крепость». На остальных начихать. Как и на весь мир, проще объявить его враждебным или недоразвитым. Как и Салли, например. Проще с широко закрытыми глазами твердить, как все прекрасно, как чудесно жить частью избранной нации в избранной стране. И рушить весь остальной мир, топтать судьбы миллиардов людей, да чужими все руками. Проще… Да вернее ли?
А она… А ей наутро тоже станет хорошо. Может быть, небо все-таки не забудет, что и в аду случайно родился ангел, может, вспомнит о ней. Ведь она еще никому не делала зла. Только отвечая добротой и смирением на любое зло и оскорбления не добилась ничего, ничей милости в этом мире без чудес.
Салли больше не плакала, она почти улыбалась, она видела свет, много света, почти не ощущая холода. Вот и все — душа медленно отделялась от тела, как ей казалось. В эту чудесную ночь нашелся иной путь вырваться из тьмы. Она летела навстречу сиянию, там ее наверняка ждала мама. Салли искренне верила, что мама погладит ее по голове, обнимет. И больше не будет боли и зла, и не станет холода. Смерть порой не так ужасна, как жизнь… Салли окружали сотни рождественских огней, настоящих, теплых. И никто не сумел бы разрушить этот праздник. А тело — это лишь символ, опознавательный знак, временный костюм души. Уже не страшно его оставить.
— Знакомая куколка, — вдруг послышался голос, вновь опрокидывая в эту грязную реальность. Салли открыла глаза, челюсть свело судорогой ужаса, желудок подкатил к горлу — перед ней стоял Хайделл. Наверное, «общипывал» по старой привычке богачей в торговых центрах. В толчее с горами подарком люди нередко не замечали, как пропадал бумажник.
Салли испытала испуг напополам с обидой — черный город даже умереть ей не позволял. Но вновь вернулась окончательно на землю, резко вскакивая, отшатываясь от парня.
— ***! ***ть ты дерганая! Передай своей подружке Рози, что я к ней еще загляну! — рассмеялся ей вслед Хайделл.
Салли вновь бежала прочь, точно мрачные тени вечно преследовали ее. За что же она это заслужила?
Она посмотрела по названиям улиц, где оказалась и скоро сумела вернуться обратно, к обшарпанной громадине своей многоэтажки. Рядом стояли несколько заброшек, люди оттуда разъехались еще давно. Астрономическое количество заброшенных зданий здорово способствовало развитию банд, они заводились в разбитых никому ненужных строениях, как черви в гнилом мясе. А их вот все еще не расселили перед сносом, да они были изначально неблагополучными. В окнах не маячило гирлянд, никто не носил подарки, редко улыбались на трезвую голову.
Салли остановилась на пороге этого склепа для живых, нервно сглотнула. А ведь отец мог все еще поджидать ее… там. Салли вздрогнула, представила отца, вспомнила Хайделла. Из огня да в полымя. Еще неизвестно, кто хуже. Все-таки с Хайделлом они хотя бы не состояли в кровном родстве. Может, и стоило ему сдаться? В ее ситуации это являлось неизбежностью рано или поздно. Хотя мало ли какие идеи хранила голова с коротким ирокезом, ведь явно же с садистскими наклонностями. Нет, только не с ним. Но и не с отцом!
Куда идти? Или вновь вернуться в центр и там замерзнуть? Такой поступок означал самоубийство, а это грех. Странно ее преследовало повсюду сознание греха и невозможности избежать его. Впрочем, представления о вере девочка имела весьма смутные, разве только душа просила чего-то, требовала иного мира, в котором есть нечто лучшее. Она видела свет, почти дотронулась краешком сознания до него… Но вновь ее окружали бесконечные улицы, гигантские артерии города с легкими заядлого курильщика и железобетонным сердцем. До ночных скитаний и ужасов одной тощей попрошайки никому не было дела.