— Молока сколько надоила? — спросил он идущую из хлева жену.
— Маловато… Убавила за последние дни. — Сайдэ слегка наклонила перед Шеркеем горшок.
— Не заквашивай. Масло пахтай, масло. Что глаза таращишь? Иль непонятно? Продавать будем. Подорожало на базаре масло, из рук рвут. А похлебку пахтой забеливать будем… Да разбуди меня завтра пораньше!
— Ехать, что ли, куда собрался?
— Ехать не ехать — сказано, разбуди. Разговаривать все стали много. Работали бы так, работали.
Сайдэ обиженно поджала губы и ушла в избу. Шеркей неторопливо обвел взглядом свои владения.
Сарай с конюшней пока постоят, а с избой беда: вот-вот кувыркнется на улицу. Непременно новую нужно ставить. И ворота тоже. Через эти каждому прохожему видно, что на дворе делается. К Каньдюку-то так не заглянешь.
Шеркей засевает три надела. Многие в деревне сеют и того меньше. Считай, через дом такой хозяин. С неочищенной картошкой похлебку варят. А на столе у Шеркея, слава богу, хлебушек не переводится. Можно и без масла обойтись. Надо в люди сперва выйти, а потом уже отъедаться. Да и тогда ни к чему баловаться. Корову, понятно, надо кормить получше — она молока от этого прибавит. Человек же не доится. Только ленивей становится с хороших харчей. Чтобы хозяйство крепло, надо копейку к копейке прибавлять, рубль к рублю, зернышко к зернышку — ни одна крошка не должна пропадать. Так умные люди у Каньдюка толковали. Богатство счет любит, бережливость.
— Сайдэ!
— Чего тебе? Шел бы спать. Ведь велел разбудить спозаранку.
Муж ничего не ответил, только громко засопел.
— Ты что это такой, словно с похмелья? Может, заболел?
— Нет, нет, здоров я. Ты вот что, опорожни-ка… это самое… желтый сундук, какой в чулане стоит. И замок, замок к нему найди.
— Зачем же это? Он занят. В нем вещи Сэлиме лежат. Что тебе в голову взбрело?
— Все вещи переложи в кадку.
— Иль им в кадке место? Найду куда положить. Для чего тебе понадобился сундук? Ума не приложу.
— Значит, понадобился, понадобился, коли говорю! — прикрикнул Шеркей.
Сайдэ пошла в чулан. Через некоторое время она вынесла мужу замок. Шеркей осмотрел его, пощелкал и направился в избу. Там было темно. Хотел зажечь спичку, но пожалел. Подошел к полке, достал с нее початый каравай, забрал оставшиеся от обеда куски. Ключ привязал к поясу.
— Когда понадобится хлеб, скажешь мне. Я выдам. Сколько нужно.
— Что это ты затеял? — удивилась Сайдэ. — Лишних едоков у нас вроде нет. Никогда у нас в доме таких порядков не было.
— Вот и плохо, что не было. На Убеевском базаре знаешь, как мука вздорожала, знаешь? Беречь надо, беречь!
Сайдэ улыбнулась.
— Что ощеряешься? — вспылил муж.
— Да ты меня все смешишь.
— Я не смешу, дело делаю. Придет время, благодарить меня будете!
Во дворе послышались тяжелые шаги. Шеркей узнал брата.
— Ты что это и ночью покоя не знаешь? — недружелюбно спросил он.
— Да так, не спится что-то, браток. Вот и решил тебя проведать.
Братья расположились на лавочке около летней лачуги. Элендей не спеша набил табаком чилим[28], раскурил, несколько раз шумно затянулся.
— Не так комары будут донимать, — объяснил он.
— Верно, верно. Ишь как пищат, проклятые! Сколько крови попивают, высасывают! А ведь кровь из хлеба получается. Поди, на одну каплю целая краюха уходит. Как масло из сливок. Сливок горшок во какой, а комочек масла-то получается.
— А ты уже и это подсчитал?
— Все надо считать, все.
— Давай, давай, — пыхнул Элендей ядовитым дымком. — А я вот в лес хочу съездить. Дай долгушу мне на денек.
— Сам собираюсь ехать, — соврал Шеркей. — Дров привезти нужно. А твоя-то где?
— Разобрал, починить хочу.
— Выходит, на чужой рубль телку хочешь купить?
— Почему на чужой? Ведь брат ты мне.
— Брат-то, конечно, брат. А долгуша-то все-таки моя, моя.
По улице с песней прошли парни. Элендей вспомнил про Агадуй и начал расхваливать Шеркеева коня. Потом словно невзначай спросил:
— Сказывают, в гостях ты был у Каньдюка. Болтают, видать?
Шеркей вскинул голову, самодовольно расправил усы:
— Нет, браток, нет, не болтают. Был, был у Каньдюка. Хочешь верь, хочешь не верь, сам за мной присылал Урнашку. Так-то вот, браток, так-то. Свалили меня с ног своим керчеме, свалили. Такое сварганили — прямо огонь.
— Сам, говоришь, присылал? Но что это он вдруг о тебе вспомнил? Родней ты ему не приходишься. А?
— И не знаю, ломал, ломал голову, но ни до чего не додумался. Так и не понял, зачем нас с Мухидом позвали.